— Спасибо на добром слове.
Мои родители были учёными. Я родился в Ленинграде и до начала шестидесятых годов прошлого века жил там, пока мы с отцом не переехали в Академгородок. Папа и мама работали всегда в Центральном котлотурбинном институте им. И. И. Ползунова, который, как видно из названия, не относился к «элитарной» академической науке. По классификации ЮНЕСКО детство продолжается у человека до двадцати лет (а молодость до сорока). В этом смысле «академгородковская» часть моего детства несомненно проходила уже в «элитарном» месте. Правда, я не люблю этого слова — в нем есть чуждый науке налет внешней исключительности, противоречащий, по моему мнению, демократизму и коллективизму науки, лежащих в её нравственных основах.
Если говорить кратко, то наблюдение за становлением Академгородка, возможность общаться с выдающими людьми, а иногда понимать их и сопутствовать им в их звездные часы были самыми редкими и неповторимыми событиями всей моей жизни. Мы все сопереживаем в детстве книжным героям; мне же довелось видеть подвиги героев в жизни. Я не преувеличиваю, именно так я до сих воспринимаю деяния таких людей, как Михаил Алексеевич Лаврентьев, Сергей Львович Соболев, Андрей Михайлович Будкер, Алексей Павлович Окладников, Дмитрий Константинович Беляев и многих уже покойных других учёных, создателей Сибирского отделения Академии наук.
— Математиком Вы стали по складу ума или по совету родителей?
— Математика привлекла меня примерно с четвертого класса. Я не знал до переезда в Академгородок того, что бывают профессиональные математики, и был уверен, что стану учителем математики. Когда я был в седьмом классе, мне доверяли проводить уроки математики в четвертом или пятом классах (не помню точно) вместо больного учителя. Это было в очень хорошей ленинградской школе, и я этим фактом до сих пор очень горд. Родители никогда на мой «математический» выбор не влияли. Было ясно только одно — я никогда не буду физиком или инженером по специальности, близкой к специальности отца. Это поставило бы и его и меня в неловкое, ложное положение; так мы с ним оба всегда считали. Протекцию в любых формах в нашей семье всегда презирали.
Все же стремясь, как это принято в нашей науке, ответить на вопрос по возможности точно, я не могу сказать безоговорочно «по складу ума», так как это может подразумевать наличие специального математического природного дара, каковой у меня начисто отсутствует (а люди с таким даром есть и я кое-кого из них знаю). Если же иметь в виду то, что математика всегда нравилась мне и была моим подсознательным выбором с детства, тогда, наверное, ответ «по складу ума» подходит.
— Кто из близких людей оказывал на Вас наиболее сильное влияние?
— Наибольшее влияние на меня оказал, безусловно, мой отец, Самсон Семёнович Кутателадзе. У нас с самого раннего моего детства до его смерти были дружеские доверительные отношения. Теперь уже пожилым человеком я хорошо понимаю, что такие отношения исключительная редкость и заслуга отца. Тогда мне все это казалось очевидной нормой общения отца и сына. Должен сказать, что я всегда гордился и горжусь своим отцом. Он был во всем настоящим человеком. Как говорится, он творил для науки и работал для народа. Отец прошел всю войну, был ранен в десанте морской пехоты и проносил всю жизнь неизвлекаемую пулю около бедренного сустава. Мне были известны и некоторые подробности участия Самсона Семёновича в ядерных и ракетных программах. Уже в зрелые годы я имел возможность детально знакомиться по жизни с его принципами работы в науке, технологии управления и нравственными установками. Ясно, что этот опыт уникален.
Мне посчастливилось близко общаться в течение многих лет с выдающимися математиками XX века, ныне покойными Сергеем Львовичем Соболевым, Леонидом Витальевичем Канторовичем и Александром Даниловичем Александровым. Они были (или, правильнее сказать, всегда ощущали себя) ленинградцами и это, наверное, как-то сказывалось в мои студенческие и аспирантские годы (мы с отцом также всегда считали себя ленинградцами). Несомненно, пример этих людей определил мои научные интересы в области функционального анализа, геометрии и оптимизации. Когда у меня что-то стало получаться в этих направлениях, им это было интересно, что вдохновляло меня и стало основой других наших «взрослых» отношений. По прошествии времени я уже могу оценить отношение этих людей к себе.
Сергей Львович, по-видимому, ожидал, что у нас в Институте математики будет какая-то квалифицированная группа в области функционального анализа и эта дорогая ему научная ниточка не порвется. Какие-то небольшие надежды он связывал со мною и я это чувствовал. Надеюсь, что-то в этом плане получилось.
Леонид Витальевич Канторович — основатель наиболее близкого мне направления в функциональном анализе, теории упорядоченных векторных пространств. В конце жизни он представлял меня как своего ученика, чем я горжусь. Однако учеником Леонида Витальевича я не был просто потому, что я уже не застал его как действующего математика в том смысле, что теорем он уже не доказывал и отдавал жизнь пропаганде и внедрению математико-экономических методов, за которые, кстати сказать, он был удостоен Нобелевской премии. Я себя считаю последователем (недруги могут сказать, эпигоном) Л. В. Канторовича в области функционального анализа и теории операторов и ощущаю на себе ответственность за развитие этого направления.
Меня очень вдохновляла поддержка Л. В. Канторовича. Скажем, он был официальным оппонентом по моей докторской диссертации (второй, защищенной в Ленинградском университете; первую мне не удалось защитить в родном Институте математики в Новосибирске). В 1968 году, как только я окончил НГУ, он сразу же ввел меня в редколлегию издаваемого им периодического сборника «Оптимизация» и пригласил преподавать на кафедру. В 1970 году Леонид Витальевич переехал в Москву, оставив прошение главному редактору «Сибирского математического журнала» С. Л. Соболеву, в котором просил разрешить мне принимать все решения по курируемым им в журнале работам (у нас это называется «папка» члена редколлегии). Леонид Витальевич Канторович и Юрий Григорьевич Решетняк, в ту пору заместитель главного редактора CMЖ, «выбрали» меня для журнала и вот уже тридцать лет я стремлюсь оправдать оказанные мне честь и доверие.
Мои научные интересы лежали в сфере личного творчества Л. В. Канторовича и это всегда меня несколько стесняло в общении с ним. Конечно, для меня была большой удачей судьбы возможность близкого общения на протяжении более двадцати лет с таким гениальным человеком.
Подарком судьбы для меня стали близкие отношения с Александром Даниловичем Александровым, продолжавшиеся с середины семидесятых годов до его кончины в течение почти четверти века. Человека с более богатыми и разнообразными личностными качествами мне встречать не доводилось. Ученый, философ, поэт, спортсмен, человек энциклопедических знаний и героических страстей — таким был А. Д. Александров, и я имел счастье убеждаться в этом не с чужих слов.
Еще в детстве я зачитывался стенограммой печально знаменитой Августовской сессии ВАСХНИЛ и представлял себе героизм, проявленный моими старшими товарищами в борьбе за генетику, кибернетику и экономико-математические методы. Меня всегда вдохновляло то, что именно математики были в первых рядах борьбы с мракобесами от науки тех времен.
Я обязательно должен назвать двух людей, научивших меня математическому и функциональному анализу и ставших со временем моими старшими товарищами. Это Юрий Григорьевич Решетняк и Глеб Павлович Акилов — мои любимые университетские преподаватели. Если в моих книжках учебного характера есть что-нибудь хорошее, этим я обязан почерпнутым у них навыкам преподавания.
— Расскажите подробнее о своем именитом отце Самсоне Семёновиче, которому 18 июля исполнилось бы 87 лет. Как жил, трудился, что оставил в наследство людям академик Кутателадзе — выдающийся учёный, организатор, учитель, прославленный человек?
— Самсон Семёнович был «self-made man» — человеком, который сделал себя сам. Он рос без оставившего семью отца (впоследствии репрессированного в 1937 г. и погибшего в лагере под Новосибирском). Его мама Александра Владимировна была акушеркой и семья нуждалась. Папа после техникума должен был зарабатывать. Его первая книга вышла в 1939 г., а институт он окончил в 1950 г. (и стал доктором наук в 1952 г.). Талантливых людей часто толкают локтями — так было и с отцом, ему отказывали в присуждении степени без зашиты или даже с защитой в связи с отсутствием диплома о высшем образовании. Был смешной эпизод. Отец пошел сдавать теплопередачу в заочном институте (а читали курс по его книге). Преподаватель, взяв зачетку перед выдачей билета, спросил: «Вы сын Кутателадзе?» на что папа ответил: «Нет, я сам». Преподаватель оказался умным (фамилию папа, к сожалению, не запомнил) и спрашивать больше уж ничего не стал — тем экзамен и закончился.
Что же оставил людям Самсон Семёнович. Есть большой счет — он был в числе победителей во Второй мировой войне. Это осталось всему миру. Его работы по жидкометаллическим теплоносителям сыграли важную роль в атомной программе, а работы по астробаллистическому теплообмену — в ракетной технике. Это все живое в технике; прежде всего, для нашей страны пригодилось в сложные годы холодной войны.
Удивительная судьба выпала его наиболее громкому достижению — гидродинамической теории кризиса кипения (за границей её называют теорией прогара Кутателадзе). При проектировании современных струйных принтеров используются формулы Кутателадзе (суть процесса струйной печати в том, что мгновенно «пленочно» вскипают и вылетают точечными струйками чернила, требуется подсчитать нужное для такого вскипания количество тепловой энергии).
Живет Институт теплофизики, расположенный на улице академика Кутателадзе и носящий имя академика Кутателадзе. Не стыдно за это наследство!
— Печалитесь ли Вы об упущенных возможностях, например о том, что не прошли в Академию? Академик М. А. Лаврентьев как-то сказал, что выборы в АН — дело непостижимое и непредсказуемое. Пройдоха может просочиться, а более достойный кандидат попасть под «каток».
— Есть упущенные возможности — мало было сделано в те годы, когда работалось легче. Мало узнал от стариков — часто жалею, что не расспросил о разных важных страницах истории отечественной науки. Еще важнее, что не додал им — сделанным прежде всего, не все их ожидания смог оправдать. Об этом я не столько жалею, сколько стараюсь по мере сил наверстать. Кто-то из великих сказал, что учёные не просто добывают новые знания, они должны делать для последующих поколений то, что предыдущие делали для них. Для меня это нравственный императив.
Выборы в Академию к числу упущенных мною возможностей я не отношу. Можно было бы сказать «нахально»: что это упущенные возможности Академии. Технологию процесса многие (и я, кстати сказать) давно и хорошо знают (есть подходящие литературные термины «мадридский двор» и «благодарить и кланяться»). Другое дело, что от вас и ваших пропонентов зависит, хотите вы на этот процесс такими методами воздействовать или нет. Методы весьма действенные, но для многих неприемлемы и я их понимаю.
Есть еще два обстоятельства — выбирающие вас обычно выбраны не вами и вам ничем собственно не обязаны, это следует помнить. Другое обстоятельство состоит в том, что если вы кого-то не любите, возможно, что и вас кто-то не любит. Зачем портить себе и другим жизнь, заставляя сидеть в одном собрании людей, вызывающих друг у друга негативные эмоции. Я слышал (не знаю, так ли) точную по идее историю, что в самой главной французской академии «бессмертных» выбирают на освободившееся кресло (член академии всегда сидит только на нем). Так вот при выборах обязательны рекомендации академиков, занимающих соседние к вакантному кресла. Мне это очень понятно, ведь им сидеть рядом до смерти одного из них.
Если быть серьезным, скажу, что до смерти отца в 1986 году вопрос о выборах для меня не стоял (хотя в те годы это было немаловажно материально) — я считал участие в них морально неприемлемым (протекционизм в Академии никогда не исчезал, а мне не хотелось бросать тень на отца). После же 1991 года Академия наук потеряла то значение, которое имела. Когда-то выборы в Академию создавали условия материальной независимости, что было очень важно, конечно. Сейчас ничего похожего не наблюдается. Следует отметить, что произошло грубейшее насилие над Академией: она потеряла важнейший принцип преемственности, когда новых членов выбирали все предшествующие. Потом это было восстановлено (но «девицей уж не стать»). Специально отмечу, что говорю об этом не в укор кооптированным учёным (например, математики, по счастью, были более чем приличные), а для констатации малопривлекательного факта потери чести без любви.
Должен сказать, что в последние годы весьма отталкивающее впечатление производят факты, представляющиеся мне раболепством академического начальства перед властями и более чем пассивное отношение к мистицизму и лженауке, расцветающим в стране и даже в стенах Академии.
Все же к Академии, как к институту, я в общем еще отношусь с симпатией. Ни на кого в Академии я совершенно не обижен, тем более, что в моем личном деле есть представления таких людей, как Сергей Львович Соболев, Александр Данилович Александров, Юрий Григорьевич Решетняк. Моего отца очень долго не избирали, и я с детства усвоил, что нет хуже презрения в научной среде, чем презрение к выбранному не по заслугам. Никому не пожелаю!
В Академии по-прежнему много достойных людей и избрание в нее остается честью. Академия по большому счету — это её члены: будут пожиже члены, пожиже будет и Академия. Так что каждые выборы определяют дальнейшую судьбу одного из старейших общественных институтов в нашей стране.
— Что надо совершить в науке такого, чтобы стать академиком?
— Следует уточнить вопрос. В техническом плане для того, чтобы стать академиком, т. е. действительным членом Академии наук надо, чтобы вас туда таковым избрали. (Кстати сказать, избирают вас две трети членов, а не избирают — треть плюс один, можете этим утешаться, если переживаете свое неизбрание.) Известны примеры, когда избирались люди без видимых заслуг. Как-то по молодости, после провальных выборов моего отца, я стал нападать на Академию, изобличая тогдашних проходимцев в беседе с заглянувшим к нам домой Сергеем Алексеевичем Христиановичем. Разделив мое негодование, он все же добавил: «Сёма, Вы не понимаете. Если дурак стал академиком, то это незаурядная личность». Впоследствии я имел много возможностей оценить мудрость Сергея Алексеевича.
В содержательном плане вопрос, по-видимому, подразумевает бесспорные научные заслуги, за которыми следует обязательное избрание. Такие мне неизвестны. Очевидно существование научных заслуг, за которыми следует бесспорное профессиональное признание (например, если вам удастся добиться регенерации конечностей человека, вы станете всемирно признанным учёным, но не факт, что вас выберут в Академию вообще и по Отделению математики в частности).
И все же есть одно общее качество у тех прошлых и нынешних членов Академии, которых я уважаю. Я называю его «служение науке».
— Откуда математика берет свое начало?
— Это очень общий вопрос и я отвечу соответственно.
Математика — это человеческая наука. Человек осознает внешний мир и себя такими физиологическими способами, которые связаны с возможностью перечисления отдельных предметов и различения их формы. Отвлеченные формы и отношения, используемые человеческим мышлением, и являются изначальными предметами математического изучения. Оформление математики как науки связано с Древней Грецией — с выдающимся сочинением Евклида «Начала», содержащим основания геометрии. По сути именно эта книга в той или иной форме преподается во всех школах мира — люди почитают геометрию Евклида веками, считая ее образцом математики. Я разделяю это воззрение. Современная теоретическая математика занимается сотнями новых теорий, оперирующих тысячами новых понятий, не известных Евклиду. Однако метод математического исследования по сути неизменен. Я убежден, что Евклид с такой же легкостью овладел бы сейчас началами любой приглянувшейся ему современной математической дисциплины, с какой мы овладеваем азами геометрии, носящей его имя. В этой преемственности, мне кажется, и заключено бессмертие математики и её неизбывная привлекательность для все новых и новых поколений людей.
— Как делаются в математике открытия и прорывы?
— Мне не доводилось совершать ни того, ни другого. Глядя на других, могу сказать — работать надо. Прорывы совершают широко образованные люди, которые все время учатся и все время работают, учатся и работают и снова учатся и работают. Важно работать и учиться осмысленно — то есть не разбрасываться, а действовать целесообразно. Среди людей, добившихся ярких достижений, я не видел лентяев и невежд. Если говорить о более скромных достижениях, чем открытия и прорывы, то видно, что они доступны многим — но не бездельникам. Всегда полезно работать на стыке разных направлений — достижения разных школ обогащают друг друга.
— Рассказывают, что Вы довольно быстро выдвинулись в число лучших молодых математиков Сибирского отделения? Кто были Ваши учителя, в какой области науки ведете исследования, чего достигли в науке за годы работы в ИМ?
— Выдвинулся действительно быстро: в 1973 году была забаллотирована моя докторская диссертация, а в 1986 г. я стал единственным сотрудником Института математики, забаллотированным при переаттестации на очередной срок всего научного персонала. Бывают и ярче достижения. Я всегда говорил Е. И. Зельманову, единственному среди сибирских математиков обладателю наиболее престижной математической награды — Филдсовской медали. «Фима, вот Вы талантливы — у Вас провалили кандидатскую диссертацию».
Отвечая серьезно, скажу, что моим научным руководителем в Университете и аспирантуре был Геннадий Соломонович Рубинштейн, ученик и близкий сотрудник Леонида Витальевича Канторовича. Надо сказать, что это не я его выбрал (я склонялся в студенческие годы к геометрии), а он сам поинтересовался моим положением (а меня тогда исключили из комсомола и хотели и из университета исключать некие люди с особой прозорливостью и чувством будущей опасности). Он проставил нужные зачеты, осуществил все формальности и мне его внимание и поддержка очень помогли.
Что касается направления исследований, предложенного Г. С. Рубинштейном, оно было, как я теперь понимаю, масштабным и отвечающим моему интересу к синтетическим вопросам математики. Известна классическая, давно решенная в геометрии изопериметрическая задача: найти фигуру наибольшей площади среди имеющих один и тот же периметр (это круг). Мне были предложены как тема исследования следующие вопросы: Почему эта древняя задача исследуется специальными, в основном геометрическими, методами? Ведь это простейшая задача оптимизации. Нельзя ли предложить современный метод решения таких задач: ведь в задачах оптимизации количество условий на решения несущественно, а геометрические методы не позволяют решать задачи более чем с двумя-тремя ограничениями?
Меня увлекла эта задача и довольно скоро был найден ответ. Оказалось, что решение было «почти» известно: формализм был указан по сути в одной классической довоенной работе Александра Даниловича Александрова, где им же был указан и один пробел — его схема работала при наличии «внутренней точки», каковой на самом деле не было. Схема была «виртуальной». Обойти эту трудность мне помогли понятия теории упорядоченных векторных пространств Л. В. Канторовича. Схема оказалась несколько сложнее, чем представлялось А. Д. Александрову, но не слишком, и возможность решать задачи изопериметрического типа с произвольным числом ограничений стала вполне реальной. Такова вкратце моя кандидатская работа, которая, наверное, как-то и привлекла ко мне профессиональное внимание А. Д. Александрова и Л. В. Канторовича. Кстати сказать, когда я рассказывал свою техническую находку на семинаре Юрия Григорьевича Решетняка, он «обрадовал» меня, сказав, что применил подобную конструкцию в своей неопубликованной кандидатской диссертации, но не помнит, доказал необходимость и достаточность (как сделал я) или только в сторону достаточности. Сразу после семинара Юрий Григорьевич пригласил меня к себе домой и показал свою диссертацию. Меня она потрясла своими размерами (раз в 7 больше моей) и необыкновенной емкостью названия «О длине и повороте кривой и о площади поверхности», повеявшего девятнадцатым веком и заставившего меня скептически переоценить собственные сочинение и способности. По счастью, Юрий Григорьевич доказал обсуждаемую теорему только «в легкую сторону», требовавшую теории меры, но не функционального анализа, коллизия успешно завершилась и Юрий Григорьевич меня поддержал (это было важно, так как тогда, хотя это кажется совершенно неправдоподобным теперь, А. Д. Александров более чем скептически поначалу отнесся к моим занятиям и возможностям).
В дальнейшем мне довелось работать над разнообразными аналитическими задачами более абстрактной природы, относящимися к теории линейных и нелинейных операторов в функциональных пространствах.
Последние же двадцать лет я занимаюсь весьма перспективным новым направлением, известным под названием нестандартные методы анализа и занимающим пограничное положение между логикой и анализом. Отдельные разделы этого направления существовали порознь с шестидесятых годов прошлого века (нестандартный анализ А. Робинсона и булевозначный анализ Г. Такеути), у нас же в Институте математики развивается весьма оригинальный синтетический подход, связанный с пространствами Канторовича. Новая теория сочетает такие необычные робинсоновские объекты, как актуальные бесконечно малые и бесконечно большие числа с такими фантастическими булевыми возможностями, как превращение чисел в функции, шаров в отрезки, некомпактных пространств в компактные и т. п. В последние два года мои коллеги и я издали серию из четырех книг (у нас и в переводе на Западе) об этой новой математической технологии.
— Не могли бы Вы коротко охарактеризовать нынешнее состояние математических наук в СО РАН? Особенно интересуют наши потери хотя бы за последние годы.
— Мы имеем счастье наблюдать и сопутствовать творчеству таких выдающихся теоретиков, как А. А. Боровков, С. К. Годунов, Ю. Л. Ершов, Ю. Г. Решетняк; в Академгородке работают сильные коллективы прикладных математиков, руководимые М. М. Лаврентьевым и Л. В. Овсянниковым. Будем надеяться, что так будет еще долгие годы. Однако время неумолимо...
Неплохо дело обстоит с математиками от 45 до 55 лет, хотя это возраст скорее для профессорской, чем исследовательской деятельности в нашей науке молодых.
К сожалению, слой учёных в самом творческом возрасте от 30 до 45 лет в настоящее время обескровлен и перспективы его восполнения не просматриваются. Дело в том, что, конечно, по-прежнему появляются талантливые молодые люди, но никаких перспектив мало-мальски приемлемой жизни здесь нет и мы все, кто постарше и повлиятельнее, стараемся помочь в их трудоустройстве на Западе.
— Помогают ли Вам выжить и как-то развиваться дальше творческие связи учёных Вашего института со своими коллегами из зарубежных стран. Расскажите об этом подробнее.
Интеллектуально мы неотъемлемая часть мирового математического сообщества, и речь идет в этом смысле не о «творческих связях», а об участии в едином научном процессе. В этом плане мало что изменилось — в общем пока глобальной и необратимой провинциализации и последующего «устойчивого развития» не наблюдается, хотя к тому идет и, скорее всего, это все же не за горами.
Для мировой науки совсем неважно, в какой стране получен новый результат, а для конкретного ученого это ох как важно. Зарплата учёных в России нищенская, а правительство и законодатели, осознанно или неосознанно — неважно, ведут последовательную линию на сворачивание науки и образования в стране. Некий все еще всероссийски популярный «либеральный» органчик, состоя на высоком посту в правительстве, заявлял в свое время на встрече с общественностью в Доме учёных Академгородка буквально следующее: «Создание Сибирского отделения Академии наук было исторической ошибкой».
Деньги можно получить только работая на Западе. Просто так и гастролерам там не платят (за редкими исключениями). Платят либо за то, что Вы кому-то что-то пишете, либо за то, что Вы читаете лекции. Первое обычно противно, а второе требует переезда на постоянное место жительство туда, где Вы должны работать. Вот и вся конструкция «вымывания» математических мозгов... Я пример нетипичный — чтобы не уехать, зарабатываю здесь бесконечной редакторской и переводческой деятельностью для зарубежных издательств. Таких возможностей в нашей стране совсем немного и всем учёным не хватит. Неправда, что зарабатывание денег не отвлекает меня от научного творчества. Отвлекает и весьма.
— За последние 10 лет престиж российской науки резко упал до самого дна и выбраться из опасной зоны поодиночке (рынок) институтам очень тяжело. Но только ли плохое финансирование всему виной? Быть может, пропал прежний небывалый энтузиазм у учёных.
Ваш вопрос нуждается в уточнении. Наука как система знаний и представлений не имеет границ и в этом смысле упал не престиж российской науки, а престиж науки в России. К сожалению, у этого политическая подоплека — все забыли, что по идейной установке социализм — научное воззрение, этим определялась особая роль науки и учёных в советском обществе. Демонтаж социализма осуществляется прежними догматиками от КПСС вкупе с догматиками по Фридману и они ведут линию на замещение науки чем попало. Главное оружие здесь так называемое «возрождение духовности», оборачивающееся отнюдь не поворотом к интеллектуальному раскрепощению и развитию личности, а к примитивному «православному фундаментализму» и широкой пропаганде любых антинаучных воззрений. Тут легко узнать старую школу «попов от марксизма», сидевших во всех идеологических комиссиях и комитетах КПСС. Нравственный облик и методы работы этих людей хорошо известны людям постарше. Разумеется, никакого падения престижа науки в процветающем мире не наблюдается. Напоминаю, что слово математика по возникновению означало любую науку. Хорошо известно знаменитое положение о том, что сущность математики — это её свобода. Легко сопоставить эти положения и понять, что сущность науки — это её свобода в наиболее чистой интернациональной форме. Способность ценить свободу и независимость я отношу к врожденным качествам человека.
Теперь о второй части вопроса. Отвечу кратко и грубовато. Александр Данилович Александров (воинствующий атеист) любил повторять слова Ганди: «С голодным нельзя разговаривать даже о боге», а Вы об энтузиазме спрашиваете. Любовь к науке и научный энтузиазм у «накормленных» наблюдаются.
— Как Вы понимаете этику и нравственность в науке, приходилось ли сталкиваться с нечистоплотными сотрудниками, «липовыми» трудами?
— Это долгая тема: немало правил и норм в науке дóлжно соблюдать да не соблюдается. Повидал и вижу всякой дряни немало.
Недавняя попытка тайком установить гипсовую копию памятника Коптюгу, вскоре размытую дождями, еще у всех наслуху. А чего стоит история сотрудничества академического начальства с господином Шусторовичем?
Особый «вклад» нынешних «героев» нашего времени — расцвет лженауки, безропотная сдача позиций агрессивному наступлению религии и мистицизма (недавно узнал, что академическая комиссия по русскому языку предлагает писать слово «бог» с большой буквы).
Скудный бюджет Академии распределяется на самом деле ее же начальством. Сейчас действует система оплаты, редкая по своей циничной диспропорции в сторону этого самого начальства. Тут эрозия всеобщая (я и сам в ней участвую). Многие, как и я, рассуждают так: от меня не зависит, а денег жалко. Это верно отчасти, но и участвовать в гадостях все же необязательно. Депрессивный дух примирения с мерзостью пропитал наше общество (и у меня нет от него лекарства для себя любимого). Это, конечно, от нищеты многих и сопутствующего ей и порождающего её супербогатства немногих.
Если же выразить нравственные нормы в одном слове — я бы выбрал добросовестность, т. е. добрую совесть. Слово «добрая» хорошо понимать во всех его значениях. Что касается слова «совесть», приведу определение Александра Даниловича Александрова, неподражаемого мастера на такие вещи: «совесть — стыд, направленный на самого себя». Между прочим, Валентин Афанасьевич Коптюг, как мне недавно рассказали, говаривал, что учёный должен быть порядочным. От слова «порядок»; в этом же ряду понятие «sustainable dеvelopment», близкое жизненным принципам В. А. Коптюга и неточно переведенное на русский язык как «устойчивое развитие»; в этом же ряду и «мировой порядок». Я не против порядочности в отношениях и отношений порядка (и считаюсь специалистом в математических аспектах этих предметов). Но все же — «порядочный» и «добросовестный»: почувствуйте разницу!
В. А. Коптюг и А. Д. Александров — достойные люди, много сделавшие для развития отечественной науки. Однако они всегда руководствовались капитально разными этическими принципами. Этим я хочу подчеркнуть как важность установок нравственности, так и их широкую вариативность. Хорошим и плохим учёным и человеком можно стать по очень разнообразным обстоятельствам: как говорится в наше время, здесь возможны варианты — выбор за Вами...
— Какое у Вас отношение к нынешней власти? Не возвращается Россия к воспроизводству единовластия?
— Ответ на первую часть вопроса очевиден: я к нынешней власти не отношусь.
Не сложен и ответ на вторую часть: Россия никуда не возвращается, так как время необратимо. Обсуждая подробнее вектор нынешних перемен, будем руководствоваться проверенным временем указанием А. К. Толстого:
«Ходить бывает склизко По камешкам иным, Итак, о том, что близко, Мы лучше умолчим».
— Семён Самсонович, Вы прекрасный собеседник, спасибо Вам большое.
Беседу вёл Петр Даниловцев
7 июля 2001 года
Частично опубликовано в газете «Наука в Сибири» 2001, №32–33, с.8
|
English Page |
Russian Page |