Дорогой Владимир Игоревич!
Спасибо за письмо от нечастой даты 07.07.07, неизвестные подробности и интересные соображения.
1: Выступление, которое Вы воспроизводите по памяти со слов отца, вполне могло бы принадлежать А. Н. Только лузинские, допустим, снисходительные отзывы на слабые работы и, скажем, попытки подольститься к партийному начальству — мелочи в сравнении с обвинениями в антисоветчине и чуть ли не фашизме. Никто Лузина святым не изображает, но все его прегрешения, если и были, — заурядно мелкие и типичные для людей во все времена. Анафемствование, остракизм и заведение «дела» со ссылками на карательный аппарат государства — вещи из другого, «недомашнего», разряда — это методы социальной расправы, уничижения и шельмования, если не прямого призыва к физическому уничтожению.
Корректно ли и без неправды ли говорили и А. Н. и другие ученики про Лузина — дело тут второстепенное. Вопрос не столько в неправде или правде, сколько в самом их участии в смертельных гадостях и пожизненном утверждении своей правоты в постыдном и грязном деле. К Лузину, как и к любому из нас, могут быть предъявлены справедливые или нет, научные или человеческие претензии — дело обыкновенное. Можно по недомыслию и по молодости, скажем, прикрываться в общем справедливыми «домашними» претензиями или прятать за них участие в политическом преследовании и верноподданически просить расправы над вдохновенным учителем, ставшим заклятым врагом. Однако, даже в 1936 году поведение участников травли Лузина трудно объяснять недомыслием и неопытностью. А в 1946 — кто не знал про топор, висящий над врагами в советской маске или без оной? А к 70-летию, 80-летию, 90-летию и 100-летию Лузина кто об этом не знал? Осознанно замалчивали правду и обходили её стороной замаранные сталинщиной ученики и траченные конформизмом научные потомки Лузина — и сделали свою трагедию нашей общей.
Молодые люди в отечественной математике встречаются, покалеченные душой именно из-за этого «дела Лузина», точнее, из-за неправды вокруг него. Юшкевич-младший дописался до того, что еще мало задали Лузину. И это печатают по сю пору под флагом памяти А. Н. и топчут память его учителя — человека, который создал математическую школу, в которой даже школа А. Н. — только часть. Трагедия отечественной математики в том, что самыми низкими методами роковой эпохи любимые нами люди воспользовались ради личных целей и не сожалели об этом нисколько. Такие, как П. С. — злорадствовали до смерти, А. Н. — не злорадствовал, но внутри себя не покаялся и Лузина не простил за свои ошибки, а себя давно простил и хотел, чтобы его простили другие... Жаль, что так было, но так было и нам с этим жить.
2: Особенно тревожит то, что в ходу своего рода теория «математического сверхчеловека» — точка зрения, состоящая в том, что более сильному математику позволено в жизни большее, нежели более слабому, что люди не равны перед минимальными требованиями морали и нравственности. Именно этот феномен Гротендик называет меритократизмом и люто ненавидит. Отвращение к мерзостям меритократизма в России, уважение провидческого дара Лузина в науке и в людях и просто совесть должны заставить нас выработать объективное суждение о корнях трагедии. <...>
Так вот, я считаю, что началось такое неприкрытое хамство к таланту других всё во времена травли Егорова, Лузина и Гюнтера. Мне помнится, что и с Арнольдом такое бывало, и с Зельмановым, да и не с ними одними. Гадости прошлого — опора негодяев сегодняшних и надежда негодяев будущего.
3: Николай Максимович Гюнтер не был репрессирован, но травили его коллеги-математики по второму разряду (по первому — Лузина). Фихтенгольц 18-летнего Л. В. втянул подписать письмецо антигюнтеровское. И Л. В. переживал это по свидетельству Аганбегяна и Севы, сына Л. В. Мы с Л. В. этого не касались как-то никогда в разговорах, хотя историю «ленинградского математического фронта» против Гюнтера я знал с 1982 года — А. Д. принёс мне в больничку довоенную брошюру, подаренную ему к 70-летию В. А. Залгаллером.
Бесспорно, что идея обобщённых решений как функций множеств, а не точек была у Гюнтера. Не было у него приёмов Соболева — финитных функций и интегрирования по частям. Гюнтер увлечен был теорией меры, но не знал банаховых пространств в мало-мальски нужном объёме.
4: Соболев понимал про банаховы пространства хорошо по тому времени, но, в свою очередь, не знал (и никогда не узнал в деталях, чему я свидетель) более поздней теории топологических векторных пространств. Эти обстоятельства — абсолютное доказательство независимости Шварца от Соболева. Первопроходческие работы Соболева опубликованы и по-русски и по-французски, но не в C. R. Acad. Sci. Paris, а в ДАН CCCР в 1935 году. Подробная работа была в 1936 году и только по-французски в Мат. сборнике.
Шварц получил Филдсовскую медаль в 1950 году, а перевод книги Соболева вышел в США только в 1963. Так что байки Шварц рассказывал Вам шутки ради. В своей автобиографии он пишет «Естественно, что я совершенно ничего не знал о его работе...». Шварц упоминает только написанную по-французски соболевскую статью 1936 года в Мат. сборнике.
Кстати сказать, из воспоминаний Шварца видно, что он очень точно ощущал на старости лет недостатки и пробелы функционально-аналитических знаний Соболева. Между прочим сам Шварц только много позже теории распределений разобрался в теории банаховых пространств и сделал там немало замечательных работ в стиле геометрической теории. Однако, правда такова — Соболев знал банаховы пространства шкалы Lp, владел финитными функциями и техникой усреднения Стеклова, понял двойственную природу производной и решил задачу об определении обобщённого решения, поставленную ему (или навеенную) Гюнтером. Предшественников Шварца немало, но он сам додумался до финитных функций и он владел аппаратом локально выпуклых пространств, совершенно незнакомым и, я бы сказал, чуждым, Соболеву. Знакомая Шварцу абстрактная «французская» техника идеально подошла для общей теории распределений и сделала прозрачной проблему алгебраизации теории линейных дифференциальных уравнений с постоянными коэффициентами на основе свёртки и преобразования Фурье.
Соболев и Шварц очевидно были независимы по математическому багажу и аппарату — это неопровержимое доказательство независимости их исследований друг от друга. Другое дело, что предвоенная математика XX века уже созрела для обобщённых функций, соответствующие идеи носились в воздухе и проявлялись у многих лучших математиков того времени.
5: Мне Тихомиров говорил, что у Вас есть записки по истории теории обобщённых функций. Если это не преувеличение и записки существуют в более-менее читабельном виде, то было бы замечательно, если бы Вы в какой-то форме сделали их публике и будущим историкам доступными к столетию С. Л. в следующем году. Есть книга Лутцена (Lützen, The Prehistory of the Theory of Distributions) — она интересна, но не полна, да и сам он скорее историк математики, чем математик. Кроме того, он мне недавно написал, что давно потерял интерес к этой теме.
6: Откровенно говоря, мне трудно писать на общие темы, но так по жизни получается, что не отвертеться...
Я очень рад, что «огонь ещё пылает» в Вас и других моих старших товарищах по профессии, кто ощущает себя не только математиками, но людьми, ответственными за просвещение...
2 августа 2007 г.
| English Page |
Russian Page |