Василий Григорьевич Гришутин – первый начальник военной кафедры НГУ обычно вёл занятия по партийно-политической работе (ППР). После бойкота студенческой столовой, устроенного в апреле 1967 г. (по причине массового отравления столовской пищей – однажды 17 человек попали в больницу), утренние разводы на занятия открывались его грозной речью о недопустимости таких вот не принятых у нас методов борьбы. Нередко случалось и так, что его румяное лицо наливалось краской, и он устраивал громкие разносы по разным поводам, однако выглядело это достаточно гуманно и никогда тяжких последствий не имело.

В начале 70-х годов в ДК “Юность” были устроены сборы офицеров запаса Советского района, превратившиеся в декаду встречи выпускников разных лет, поскольку лекция для 500-600 человек в переполненном зрительном зале больше похожа на выступление на митинге, чем на элемент учебного процесса. В первый же день сборов на сцену вышел Василий Григорьевич, оглядел аудиторию и вопросил: “Ну, что, соскучились?” (Бурные продолжительные аплодисменты).

Обстановка в зале была самой непринужденной, как в Запорожской Сечи.

Когда Гришутин, анализируя итоги войны на Ближнем Востоке, критиковал уровень боевой подготовки феллахов, устраивавших намазы прямо на переднем крае, после его восклицания: “Надо же учиться воевать!”, кто-то весьма отчётливо на весь зал добавил в рифму усилительные междометия, что было воспринято самым естественным образом всеми присутствовавшими.

Летом 1994 г. я отправил известие о его кончине своему старшему товарищу Марку Львовичу Аграновскому, выпускнику ММФ 1968, бывшему профессору НГУ, а ныне профессору университета Бар-Илан – это чуть северо-восточнее Тель-Авива, попросил его оповестить других “сибиряков” и “помянуть мужика”. В ответ никогда не отличавшийся сентиментальностью или восторженностью Марк прислал мне e-mail:

“Опечален смертью Гришутина. Это был какой-то живой символ нашей ушедшей, как Атлантида, под воду лет и событий студенческой молодости. Вояка, “медный лоб”, Гришутин был поумнее многих учёных, и мы, пацаны, это отлично чувствовали. Я помню несколько случаев, как он вытаскивал нашкодивших студентов из отчаянных ситуаций. И ещё, он был действительно мужик в лучшем смысле этого слова. Земля ему пухом”.

Я тоже помню такие случаи. Вот, например, одного выпускника того же 1968 года, ныне профессора НГУ, собирались изгонять из комсомола, а, значит и из университета (за что – не знаю, да это и не важно).

На заседании партбюро комсомольский вожак в пламенной обвинительной речи ляпнул: “И этот гад по трупам шагает к коммунизму!” “А где же трупы?” – поинтересовался Гришутин, и этой Божьей искры оказалось достаточно, чтобы потушить чуть было не разгоревшийся пожар.

И моего однокурсника князя Игоря Николаевича Скопина полковник Гришутин однажды спас от исключения из НГУ по причинам почти “академическим” - тот мирно спал на занятии у какого-то не в меру серьезного преподавателя военной кафедры.

Замечу, что один из деканов мат.фак'а как-то, будучи сильно раздражённым, выговорил мне: “Вот, такие дворяне, как Ваш князь Игорь, и развалили Российскую империю!”. За пару минут до того он же в адрес группы товарищей из руководства университета сказал: “Такие коммунисты и развалили Советский Союз!” Я Вам не скажу за всю Империю, но за Союз мне, действительно, обидно.

Имея перед глазами такие примеры, мы тоже старались в меру сил не давать в обиду ближних своих. Однажды один университетский начальник пытался исключить с четвёртого курса студента с инициалами К.Г.Б. (причина конфликта была, конечно, не в этом). Мы всем факультетским комитетом комсомола встали на защиту своего товарища, и присланная на усмирение дама из парткома никак не могла понять, почему принципы демократического централизма так грубо нарушаются, ведь было же решение об исключении одобрено сверху. Но низы не захотели. После окончания НГУ К.Г.Б. верой-правдой прослужил два года лейтенантом-инженером Советской Армии, потом работал в Институте гидродинамики, а теперь, будучи гражданином Израиля, работает в Швейцарии в Европейском Ядерном Центре. В 1994 году приезжал он сюда на конференцию (а на самом деле, чтобы с однокурсниками отметить 25 лет окончания университета). Доклад делал, конечно по-русски, но изредка допускал ошибки вроде: approximation вместо аппроксимация и т.п. Его гонитель сидел в аудитории и удивлялся, надо же, как быстро можно забыть родной язык, но профессионализм пересилил, и несколько содержательных вопросов докладчику он во время дискуссии задал. Так и хочется выпить за то, что нас объединяет!

Заместителем Гришутина был полковник Половой Антон Анисимович, работавший позднее в Вычислительном Центре НГУ. О нём ходила легенда, будто бы у него есть дочка по имени Люба. А.Н.Коновалов недавно говорил мне, что это и в самом деле так.

А Главным Героем анекдотов о военной кафедре был полковник Корнев Александр Михайлович, на вид чрезвычайно простодушный человек, но, как мне теперь думается, такой образ был удачным маскировочным костюмом, позволявшим “без инфаркта и паралича” переживать эпоху торжества исторического материализма. “И Вы представляете, товарищи студенты, 10000 рентген, люди дохнут на лету, а тараканы бегают себе, как ни в чём ни бывало, ни единого смертельного случая!”

После окончания обучения на этой кафедре я как-то поделился со своим другом Алексеем Викторовичем Жубром, ныне доцентом Сыктывкарского университета:

“А знаешь, мне теперь кажется, что Корнев намного умнее, чем представлялся нам 2 года назад”.

“Да? Ну-ну, всё в мире относительно”, – было мне ответом. Такой был у нас стиль общения.

А во времена нашей “военки” между Вычислительным центром СО АН и Институтом цитологии и генетики располагался виварий, в котором содержались подопытные собаки. Иногда на занятиях по строевой подготовке Корнев проводил нас мимо конурок с этими несчастными животными и, отрабатывая “приветствие начальника на ходу”, произносил, прикладывая руку к козырьку: “Здравствуйте, товарищи студенты!” На что мы дружно ревели: “Здравия желаем, товарищ полковник!” И что тут начиналось !

Очень ему нравилось слушать магнитофонные записи своих лекций. Бывало, принесет в класс “Комету”, включит нам свой очередной “хит”, и видно, что тащится. Ну, и нам тоже приятно.

Узнав, что я учился в суворовском училище, Корнев стал практиковать на занятиях по строевой подготовке показательные выступления: я стоял перед строем и отдавал команды, а он их исполнял. Иногда мы менялись ролями.

Во время одного занятия по тактике Корнев поделился с нами одной военной премудростью: “Противника надо постоянно стараться обмануть, или, если проще ... Правильно, студент Козловский, после перерыва расскажете всем, что еще надо делать с противником”. С этого дня Гриша Козловский получил неофициальный титул “заместитель командира взвода по мат. части”.

Году в 1967 в университете выступил с воспоминаниями генерал армии П.И.Батов, герой Сталинградской битвы. В большой аудитории собралось много народу в ожидании начала. Заходит Корнев, и зал устраивает ему овацию. Корнев растерянно оглядывается, и посмотрев в зал вопросительно показывает на себя, чем срывает еще большую бурю аплодисментов. Хорошо помню, что самая часто произносившаяся на той лекции фамилия была вовсе не Сталин, Жуков или Василевский, а... Голубятников – так звали одного сержанта из оборонявшей Сталинград армии Батова. Отец мне потом рассказывал, что история этого бойца была ещё во время войны опубликована; нам он родственником не доводится.

Плохо у меня получалась стрельба из пистолета Макарова – распроединственный (слово из лексикона полковника Корнева) раз мне удалось настрелять на пятёрку во время зачёта по Высшей Математике, которую я преподавал в военном училище

Привели ко мне однажды пять или шесть курсантов, не сдавших этот зачёт с двух раз, а полагалось-то получить его с первого захода, у военных расписание занятий жёсткое, на пересдачи времени специально не предусматривается. Усадили мы с моей ассистенткой готовиться этих “Лобачевских”, так их отрекомендовал нам командир батальона, и тут предложил он мне сходить в тир пострелять, пока они там думают. Встал я в 25 метрах от мишени, представил себе лицо самого-самого выдающегося из оставшихся в аудитории, и с тех пор у меня больше таких результатов по стрельбе из пистолета не получалось. Зачёт я им всем с лёгким сердцем поставил, но не автоматом. Кстати, всякий раз, когда курсанты спрашивали меня, а будут ли на зачёте по математике автоматы, я всегда стандартно обещал принести пулемёт. Справедливости ради должен отметить, что в каждой группе из 25 курсантов человек 6-7 вполне могли бы учиться у нас на Мат. фак'е, но это военная тайна.

Осенью 1966 г. однокурсники В.Н.Врагова выезжали на стрельбище, и там чуть было не случилось страшное – Зорик Грузман, крайне нескладный и неловкой парень, выстрелил два раза в мишень, а потом вместе с пистолетом повернулся к своему командиру, подполковнику Г.П. Митичану, и сказал: “Товарищ подполковник, у меня осечка”, для пущей убедительности несколько раз пощелкав спусковым крючком.

Очевидцы рассказывают, что добрейший Григорий Павлович смертельно побледнел, но всё обошлось без преступлений и даже наказаний.

После окончания НГУ Зорик служил лейтенантом в одном военном ВЦ и по словам его однокурсников однажды на стрельбище блистательно исполнил этот номер с осечкой еще раз.

Надо сказать, что этот выпуск математического факультета НГУ (1968 год) славился своим гусарством и обилием громких историй. Два его представителя в разное время нечаянно выпадали с балконов 3-го и 5-го этажей общежитий, ломая себе кости, а Лёня К. за неделю до защиты диплома угодил на 15 суток в милицию. Ему, однако, удалось объяснить стражам порядка своё положение, и они отпустили его в день защиты до восемнадцати ноль-ноль. Часов в десять вечера однокурсники привели Лёню к месту отбывания наказания – сам он передвигаться уже не мог (одним из провожатых был В.Н.Врагов).

Доверчивые блюстители закона были крайне возмущены, но узнав, что диплом был оценен на отлично, смягчились и пообещали поместить портрет героя на свою Доску Почета. Совсем другой была реакция университетского начальства – в аспирантуру Лёню не взяли, сколько его научный руководитель ни просил. А способности у этого несостоявшегося аспиранта были выдающимися: неоднократно приходя на экзамены совсем не подготовившимся, он впервые в жизни узнавал от соседей по аудитории формулировки теорем, которые содержались в его билете, и всегда самостоятельно находил доказательства.

Тот же Лёня однажды разыгрывал со своим однокурсником эндшпиль на импровизированной шахматной доске, нарисованной авторучкой на филейных частях их друга, которому было уже все равно, в том числе и эндшпиль этот, хоть он и считался одним из лучших шахматистов факультета. Игровое поле было выпуклым, и фигуры постоянно спадали на пол.

А, вот, на моем курсе (выпуск 1970 года) один студент откусил другому ухо; ни тот ни другой до окончания университета не доучились.