ПОСЛЕСЛОВИЕ
К ДЕЛУ ЛУЗИНА

   В связи с делом Лузина мне по-прежнему задают довольно много вопросов, на три из которых, по моему мнению, следует кратко ответить публично.

Вопрос: Почему Вы не придаёте должного значения роли Э. Кольмана, который почти наверное автор антилузинских писем в «Правду» и вообще агент сталинского тоталитаризма в научной жизни России того периода?

Ответ: Нет сомнений в том, что Кольман негодяй, гнуснейшая личность, автор анонимных и подписанных пасквилей. Однако Кольман не был работающим математиком и его попытки развивать большевизм в математике быстро и практически без последствий сошли на нет. Кольман не входил в состав Чрезвычайной комиссии АН СССР по делу Лузина, ни разу не выступил на заседаниях этой комиссии и не написал ни одной строчки о деле Лузина в своих воспоминаниях, т. е. не относил дело Лузина ни к разряду своих успехов, ни к разряду своих преступлений. Практически никто из молодёжи не слыхал про Кольмана. Заигрывание некоторых учеников Н.Н. Лузина и П.С. Александрова с Кольманом негативно характеризует этих учеников и только подверждает отрицательную оценку их роли в травле Лузина. Дело Лузина — импульс из академической среды Сталину и его опричникам — «мы раcтопчем любого, только дай знак». Сценарий дела Лузина явно направлялся из ЦК ВКП(б), но инициаторами и движущей силой этого дела были ученики Лузина.
   Уместно напомнить состав Чрезвычайной комиссии. Председатель — Г.М. Кржижановский. Члены комиссии: А.Е. Ферсман, С.Н. Бернштейн, О.Ю. Шмидт, И.М. Виноградов, А.Н. Бах, Н.П. Горбунов, Л.Г. Шнирельман, С.Л. Соболев, П.С. Александров, А.Я. Хинчин.

Вопрос: Почему Вы не видите, что ученики Лузина, их друзья и Г.М. Кржижановский делали всё, что в их силах, чтобы спасти Лузина от гибели, хотя Лузин сам оттолкнул своих учеников своей непорядочностью, двуличием, присваиванием чужих результатов, написанием хвалебных отзывов на слабые работы и т. д. и т. п.?

Ответ: Не вижу того, чего нет. То, что Академия наук и ученики затеяли спасение Лузина от сталинщины, — чистая фантазия. Факты разрушают гипотезу благородной защиты Лузина и науки от Сталина. Гипотеза о том, что Сталин затеял дело Лузина, не имеет никаких документальных подтверждений. Она представляется надуманной и явно апостериорной. Лузина в качестве мишени выбрали некоторые из учеников — is fecit, сui prodest. Именно так расценивали это дело порядочные современники. Тут документальных свидетельств хватает. Позицию Кржижановского вполне характеризует тот факт, что он никак не элиминировал политический окрас судилища.
   Сегодня нам достаточно почитать сказанное судьями Лузина на заседаниях комиссии. Нельзя забыть и то, что в течение полувека после дела Лузина его участники хранили молчание о судилище над Лузиным, скрывали документы и никогда не говорили о своих попытках спасти учителя от сталинщины. П.С. Александров написал о справедливости возмездия Лузину в 1979 году, а А.Н. Колмогоров дал пощечину Лузину в 1946 году, пытаясь объяснить это даже в 1980-е годы поведением Лузина, но вот о попытках учеников извиниться перед Лузиным за собственные мерзости ничего не известно. Правда о деле Лузина стала известна вопреки воле участников травли Лузина, которые обстоятельства своего участия в этом деле тщательно скрывали. И скрывать было что — Лузина обвиняли в службе хозяевам «фашизированной науки», и это обвинение никем, кроме Лузина, на комиссии не оспаривалось. Комиссия же полностью подтвердила характеристику Лузина в газете «Правда». Полностью — значит и его службу явно иностранным «хозяевам фашизированной науки». В защиту Лузина из членов комиссии выступал только С.Н. Бернштейн.
    Стенограммы заседаний Чрезвычайной комиссии — исторический документ. Написанное пером сильнее любых домыслов. Стоить взглянуть на некоторые цитаты из стенограмм.

• Кржижановский. Н.Н. сказал, что он признается в этом деле, признает малодушие. Но здесь есть, кроме того, отсутствие хотя бы малейшей доли советского патриотизма и даже не советского патриотизма, а я бы сказал, советского чувства, чувства советского гражданина. Я бы уточнил: академик, советский академик, работает в высшем штабе, научном штабе страны. На его глазах происходит недооценка теории, и он проявляет трусость и [малодушие] в этом деле.
• Кржижановский. Совершенно нет никакого сомнения, что он трус безграничный. И эта безграничная трусость привела его к полной беспринципности, к двурушничеству. Он трус не только в отношении к советской действительности, но такой же трус по отношению к Всеславянскому съезду, по отношению к Лебегу. Это типовая игра на две стороны: туда и сюда. Это доказано.
• Соболев. Относительно политики, которую проводил Н.Н., в частности, когда дело касалось выборов членов-корреспондентов АН СССР и т.д., я помню, например, выборы 1934-го года, когда Н.Н. вел странную совершенно политику. Именно, С[ергей] Н[атанович] [Бернштейн] представил довольно большой список серьезных ученых с тем, чтобы отнестись со всей серьезностью к такому ответственному делу и чтобы поговорить о том, кто действительно достоин, кто может быть избран. В этом списке была выставлена талантливейшая молодежь, как А. Колмогоров, Гельфонд и т.д. Список этот был составлен, с моей точки зрения, вполне объективно. И требовалось только в группе подойти серьезно к оценке каждого кандидата. И вот Н.Н. по формальным соображениям — когда чего-то не хватало, не был представлен своевременно какой-то отзыв, который можно было представить на следующий день, — словом из-за каких-то мелочей, к которым он придрался, в совершенно истерическом тоне потребовал, чтобы ни одна кандидатура, кроме той, которую он выставил, не обсуждалась. Фактически он сорвал всякое обсуждение выборов и поставил группу в такое положение, когда был выставлен только один кандидат. Я не буду говорить о том, что этот кандидат достоин, может быть, это и так, но самый факт этого отказа в обсуждении, этот срыв выборов достойных кандидатов говорит сам за себя. Я лично видел в этом деле то, что Н.Н. было просто, может быть, глубоко противно, что случайно может быть окажется выбранным какой-нибудь представитель из той молодежи вроде А.Н. Колмогорова, которого он в Академию допустить не желал. Я после группы говорил Н.Н., что это безобразие, Н.Н., то, что вы делаете. А он мне ответил, что это священные традиции Академии наук и т.д.
     Я считаю, что в Академии он проводил политику, которая, во всяком случае, шла во вред Академии наук. Может быть, это делалось в целях личных, а не политических — это возможно. Можно допустить, что он считал, что ему будет плохо, если будут избраны такие то. А может быть, в силу глубокого презрения к нашей Академии наук, ко всему тому, что его окружает, это было результатом желания создать какую-то группочку вокруг себя.
• Александров. Я согласен в первой части с С[ергеем] Л[ьвовичем]. Я также считаю, что Н.Н. вообще в своих общественных предприятиях себя вел действительно возмутительно. Прямо скажу, что, безусловно, всякое общественное дело Н.Н. был способен просто извратить в какое-то посмешище. Но я считаю неправильной формулировку С[ергея] Л[ьвовича], что Н.Н. не уважал Академию наук. Думаю, что мои встречи с ним за последние годы дают мне полную и твердую уверенность в этом. Наоборот, Н.Н. ничего на свете не ценит так, как звание академика. И люди, вступавшие с ним в личные отношения, часто из-за этого попадали в затруднение, потому что Н.Н. при всяком удобном и неудобном случае настолько демонстрировал, что академик — это человек совершенно другой формации по сравнению со всяким другим смертным, что это производило часто комическое впечатление. Н. Н. свое звание академика действительно чрезвычайно ценил, но в каком-то кривом зеркале, в котором у него все отражалось.
     Что же касается его антиобщественных поступков, то таковых можно много назвать. Я считаю Н.Н., — это может быть очень резкое выражение — интриганом, человеком, который действительно всегда озабочен тем, чтобы вокруг него всегда была некоторая группа его клевретов, которые ему преданы, которые смотрят ему в рот, — и этим объясняются многие его отзывы о недостойных кандидатах на ту или иную степень. Тот же случай с Кудрявцевым. Н.Н. писал предисловия ко многим книгам в этом же духе — смешные, смехотворные. И если у Н.Н. была политика, то эта политика, мне кажется, имела чисто личный характер: Н.Н. желал иметь «популярность» среди таких рядовых научных работников. Он каждому скажет по комплименту. Ему хотелось иметь исключительно за себя голоса всех, не считаясь совершенно с объективным весом. Мне кажется, что факты, о которых говорит С[ергей] Л[ьвович], они бесспорны, но они относятся к личному интриганству, но не к сознательному политическому вредительству.
• Колмогоров. Можно Вас просить прочесть то место, где говорится о его статье в «Известиях»? (Кржижановский читает.) Мне кажется, что это слабая формулировка, ведь статья явно противоречит фактам, так что нужно написать более сильно.
• Александров. В одном из пунктов резолюции указывается на уничижительное отношение Н.Н. к советской науке. Я считаю, что тот характер дискуссии, который ведется у нас, является блестящим подтверждением этого пункта, потому что этот характер дискуссии ничем иным как уничижением всех здесь собравшихся, не может быть назван. Н.Н. систематически аргументирует или софизмами, всякому человеку очевидными, или приведением таких вещей как три строчки, вычеркнутые Борелем. Это свидетельствует о том, что Н.Н. не уважает собрание, потому что в противном случае он бы таких аргументов себе не позволил приводить, потому что собрание состоит из людей, которые прекрасно разбираются в этих вещах. И то, что Н.Н. с таким упорством эту заведомо несостоятельную аргументацию приводит, я квалифицирую как неуважение к собранию.
• Кржижановский. Он указывает только, что результат получен другим путем. Половину он приписал без всякого стеснения себе, и в заключение указывает, что получил Новиков другим путем. Воровство, по-моему!
• Шнирельман. Если поставить вопрос так: является ли Н.Н. человеком, активно преданным интересам советского государства, то я думаю, что все мы единодушно ответим, что у нас нет оснований думать так, а есть все основания для того, чтобы думать не так, ибо человек, активно преданный советскому государству, прежде всего подумает об интересах дела, для которого он пишет отзыв, об интересах учреждения, которое он возглавляет и т. д. У нас нет никаких фактов за многие годы, которые дали бы возможность утверждать, что Н.Н. является активным советским человеком.
     Я думаю, что этот вывод, сделанный со всей отчетливостью, уже сам по себе и с полной очевидностью доказывает, что Н.Н. нельзя доверять никакого научно-общественного дела. Это надо сформулировать так, как здесь в действительности.
     Второй вопрос, является ли он активным контрреволюционером или сознательным, хотя бы и своеобразным вредителем? Я думаю, что ответа на этот вопрос мы пока не можем дать, так как у нас нет материалов. Думаю, что для того, чтобы выяснить этот вопрос (а выяснить это необходимо, так как он очень важный), мы должны сделать следующее: доверить это тому авторитетному органу, у которого есть в распоряжении весь материал.

   Вот так судьи Лузина защищали его от сталинщины. Все заседания комиссии — обычные образцы коллективистской расправы с априори обречённым человеком. Наконец, стоит напомнить, что в заключении Чрезвычайной комиссии прямо указано, что «Н.Н. Лузин наносил явный вред советской науке».

Вопрос: Почему дело Лузина Вы квалифицируете как трагедию отечественной математики — ведь это один из рядовых эпизодов преступлений сталинского тоталитаризма, не оказавший большого влияния на развитие математики в России?

Ответ: Подлинными инициаторами травли Лузина выступили некоторые его ученики, боровшиеся за ликвидацию влияния Лузина в математической инфраструктуре того периода. Кольман был использован математиками как орудие политической казни Лузина. Со временем пришло понимание гадости содеянного, но участники травли не покаялись и просто скрывали до смерти правду о своём участии в травле Лузина. Это не Сталин и не Кольман уничтожили официальные стенограммы заседаний Чрезвычайной комиссии АН СССР, а те, кто был заинтересован в сокрытии правды о деле Лузина. Фигура умолчания участников публичной травли Лузина играла безнравственную роль круговой поруки.
   Фактически многие, но, к счастью, не все выдающиеся ученики Лузина, взявшие на себя роли научных и моральных лидеров математики в СССР, в той или иной степени обладали дефектами личности, которые сами приписывали Лузину. Принципиальная разница между Лузиным и предавшими его учениками в том, что Лузин никогда ни в каких политических судилищах ни над кем не участвовал и со сталинским режимом не заигрывал.
   Гниль рождает гниль, а грязь разводит грязь. Трагедия математики в России в том, что небоскрёб математики в СССР был воздвигнут на политической могиле Лузина, в преследовании которого замешаны его выдающиеся ученики. Ядовитые миазмы этого фундамента много лет питали гадости, разъедавшие математическую жизнь СССР, — карьеризм, политиканство, ксенофобию, коллективистские расправы над неугодными под флагами советского патриотизма и лицемерного радения за нравственную чистоту профессии.