ТРАГЕДИЯ
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ МАТЕМАТИКИ

Содержание

Дело против Лузина

В 1999 году по математическому миру России прошло цунами — вышла в свет книга «Дело академика Николая Николаевича Лузина» [1]. Впервые были полностью приведены сохранившиеся с 1936 года в архивах канцелярии стенограммы заседаний Комиссии Академии наук СССР.

Николай Николаевич Лузин

Николай Николаевич Лузин (1883–1950) — один из основоположников московской математической школы. Среди его учеников академики П. С. Александров (1896–1982), А. Н. Колмогоров (1903–1987), М. А. Лаврентьев (1900–1980), П. С. Новиков (1901–1975); члены-корреспонденты Л. А. Люстерник (1899–1981), А. А. Ляпунов (1911–1973), Д. Е. Меньшов (1892–1988), А. Я. Хинчин (1894–1959), Л. Г. Шнирельман (1905–1938) и многие другие математики.
Комиссия была создана по следам статьи «О врагах в советской маске», появившейся в газете «Правда» 3 июля 1936 года. В ней Лузин обвинён во всех мыслимых для учёного грехах и нарисован врагом, сочетающим «моральную нечистоплотность и научную недобросовестность с затаённой враждой, ненавистью ко всему советскому». Он печатает «якобы научные статьи», «не стесняется выдавать за свои достижения открытия своих учеников», он недалек от черносотенства, православия и самодержавия, «может быть, чуть-чуть фашистски модернизированных». Вот финальная часть этого пасквиля:
Про статью в «Правде» и разгром «лузинщины» хорошо знали все учёные старшего поколения. Ни у кого не вызывало сомнений, что запуск кампании по дискредитации Лузина осуществлён симбиозом партийного и репрессивного аппарата СССР. За кулисами кампании маячили мрачные фигуры Л. З. Мехлиса (1889–1953) и Э. Я. Кольмана (1892–1979), типичных представителей опричнины советской эпохи. Первый был в те годы главным редактором «Правды», а второй — заведующим отделом науки Московского городского комитета ВКП(б).
Дело Лузина долгие годы рассматривалось всеми исключительно в контексте общих преступлений сталинского тоталитаризма. Публикация архивных материалов выявила ранее скрытое обстоятельство — активными участниками политической травли Лузина выступили некоторые его ученики. Главную роль среди них при этом играл П. С. Александров, глава московской топологической школы.
С. П. Новиков пишет [16, c. 45]:
Лузин особенно остро воспринимал инвективы П. С. Александрова, направленные на дезавуирование вклада Лузина в теорию аналитических множеств. Аналитическим множеством принято называть непрерывный образ борелевского подмножества числовой прямой. Эти множества часто связывают с именами Александрова и Суслина и именуют А-множествами или суслинскими множествами2. Отметим, что на заседании комиссии 9 июля 1936 г. П. С. Александров говорит [1, с. 90]:
В своих воспоминаниях 1979 г. он пишет прямо противоположное [5, с. 235]:
Активное участие в заседаниях комиссии АН СССР принимали А. Н. Колмогоров, Л. А. Люстерник, А. Я. Хинчин, Л. Г. Шнирельман. Политическое нападение на Лузина энергично поддержали члены Комиссии С. Л. Соболев (1907–1989) и О. Ю. Шмидт (1891–1956). В защиту Лузина отважно выступали А. Н. Крылов (1863–1945) и С. Н. Бернштейн (1880–1968).
Последний пункт официального заключения Комиссии гласил [1, с. 296]:
Все участники описанных событий 1936 года покинули этот мир. По всей видимости, они не знали о том, что стенограммы заседаний сохранились. Сейчас нам доподлинно во многих деталях известно происходившее как на Комиссии, так и вокруг неё. Математический мир очень болезненно переживает и переосмысливает роль учеников Лузина в организации его политической казни.

Роль учеников Лузина
В публичной травле Лузина не замечены ни П. С. Новиков, ни М. А. Лаврентьев (хотя оба фигурировали на Комиссии в числе обкраденных Лузиным). Теперь становится понятным, почему к 90-летию Лузина статью о нём для «Успехов математических наук» М. А. Лаврентьев написал единолично и включил в свою книгу общенаучных публикаций [2,3]. Он же возглавил редакционную коллегию трудов Лузина, изданных по решению АН СССР уже после кончины Лузина к 70-летию со дня его рождения. Ни П. С. Александров, ни А. Н. Колмогоров в эту редколлегию не вошли.
Разъяснения своих отношений с Лузиным, которые при жизни оставили П. С. Александров и А. Н. Колмогоров, по сути, одинаковы. Высказанные ими суждения по сей день в той или иной форме разделяются их многочисленными учениками. Подчеркивается, что Лузин был не таким значительным математиком как затравившие его ученики. Лузину особо настойчиво инкриминируется некоторая моральная вина в ранней смерти М. Я. Суслина (1894–1919) от тифа. Нередко говорят, что Лузин сам виноват во всех своих бедах, хотя бы отчасти. Ему приписывают такие черты как театральность, двуличие, беспринципность, зависть к чужим успехам, плагиаризм и склонность к интриганству3. Считается, что Лузин получил по заслугам, а если и не только по заслугам, то не от учеников, а от сталинщины или времени. Это суждение разделяют не только пожилые, но и многие молодые люди. В лучшем случае, они с сожалением считают дело Лузина общей трагедией всех его участников.
Между тем надо отличать личную трагедию Лузина от трагедии не только московской, но и всей отечественной математики. Сами ученики Лузина, участвовавшие в травле своего учителя, вовсе не считали свою судьбу трагичной.
В своих воспоминаниях П. С. Александров писал [5]:
Стоит отметить, что Хинчин, враждебно относившийся к Лузину, так комментировал обвинения в доведении Суслина до смерти [4, с. 391]:
Диктуя свои воспоминания о П. С. Александрове, А. Н. Колмогоров сказал в 1982 году [6, с. 7]: «Вся моя жизнь в целом оказалась преисполненной счастья». Ни он, ни П. С. Александров, ни другие участники травли Лузина не считали дело Лузина общей с Лузиным трагедией. Они были правы в таком суждении, но совсем не по тем причинам, что декларировали.
Если у Лузина и была вина, она лежала в сфере камеральных математических отношений учитель-ученик. Сколь-либо убедительных доказательств плагиаризма Лузина не предъявлено. Инкриминируемые ему обвинения в приписывании А. Лебегу (1875–1941) или присвоении себе результатов Суслина шиты белыми нитками и грубо натянуты. Как доказательство научной недобросовеcтности Лузина фигурировал и тот факт, что Лузин якобы из низкопоклонства и лести аттрибутировал Лебегу свой собственный метод решета5. Сам же Лебег писал в предисловии к книге Лузина [7]:
Ученики были явно «святее папы».
Как бы то ни было, нельзя не констатировать своего рода конфликт поколений — пропасть отчуждения и непонимания между Лузиным и наиболее успешными из его учеников. Легко допустить подлинную или кажущуюся несправедливость и предвзятость Лузина в цитировании учеников и подлинную или мнимую слабость Лузина в преодолении математических трудностей. Можно признать двуличие в решении не голосовать за П. С. Александрова на академических выборах вопреки личному письму к А. Н. Колмогорову о поддержке П. С. Александрова. Но разве в этом есть из ряда вон выходящее или нетипичное для академических нравов? Разве из этого что-то серьёзное или трагическое следует? Разве в этом суть дела Лузина?
Известно свидетельство выдающегося польского математика В. Серпинского (1882–1969), объявленного «махровым черносотенцем» на заседаниях Комиссии АН СССР по делу Лузина [8, с. 124]:
Разве притворное примирение П. С. Александрова с Лузиным, которое описывает Серпинский и от которого потом П. С. Александров публично открещивается, никак не похоже на отказ Лузина поддерживать П. С. Александрова при выборах в академики? Считается, что именно за этот поступок А. Н. Колмогоров в 1946 году дал публичную пощечину Лузину. Лузин на двадцать лет старше А. Н. Колмогорова. Лузин — учитель А. Н. Колмогорова, с которого не сняты политические обвинения, навешанные при участии П. С. Александрова и А. Н. Колмогорова. Лузин был «прощён» и принят на даче у А. Н. Колмогорова и П. С. Александрова перед выборами6. Разве кто-то из участников встречи в Комаровке не помнил главного — Лузин повержен и должен подчиняться благородным победителям? Разве это не видно теперь? Разве можно ставить внутринаучные отношения и, допустим, некорректное поведение Лузина и даже его плагиат, в один ряд с обвинениями во вредительстве и антисоветчине?
Горькие и тяжёлые вопросы...

Реакция современников на дело Лузина

Моральные обвинения против Лузина малообоснованны. То, что предъявляется как доказательства, таковыми не были даже в то время ни для П. Л. Капицы (1894–1984), ни для В. И. Вернадского (1863–1945), ни для А. Данжуа (1884–1974), ни для Лебега, ни для многих других людей, достигших зрелого возраста.
Возражения Капицы сформулированы 6 июля в письме Председателю Совета Народных Комиссаров СССР В. М. Молотову. На следующий день Вернадский пишет в своих дневниках [9, с. 92]:
В тот же день им послано письмо на имя члена Комиссии А. Е. Ферсмана (1883–1945), в котором Вернадский отмечает: «Я думаю, что подобная история может оказаться, в конце концов, гибельной для Академии, если она приведёт к удалению Н. Н. [Лузина] из Академии или чему-нибудь подобному. Мы покатимся вниз по наклонной плоскости» [9, с. 94]. А 11 июля С. А. Чаплыгин (1869–1942) пишет Вернадскому [14, c. 106–107]:
Вот письмо от 5 августа 1936 года Лебeга, избранного в 1929 году за выдающийся вклад в математику в Академию наук СССР. Великий Лебег, автор того самого «интеграла Лебега», без которого нет современной математики, взбешён до крайности и пишет [8, с. 127]:
А вот ещё одно свидетельство Серпинского [8, c. 125]:
Метод политических обвинений и клеветы был использован против старой московской профессуры много раньше статьи в «Правде». В декларации «инициативной группы» Московского математического общества от 21 ноября 1930 года в составе Л. А. Люстерника, Л. Г. Шнирельмана, А. О. Гельфонда (1906–1968), Л. C. Понтрягина (1908–1988) и К. П. Некрасова указано:
Д. Ф. Егоров (1869–1931) — учитель Лузина. После ареста Д. Ф. Егорова, Лузин счёл за благо покинуть университет (в чём потом был также обвинен учениками).
В своем жизнеописании, датируемом концом 1970 годов, Л. С. Понтрягин отмечал [10, c. 91]:
Как не сочетается это с позицией Лузина, который уже после дикой декларации с участием Гельфонда сообщает в своем письме 1934 года Л. В. Канторовичу (1912–1986), что при выборах в члены-корреспонденты Академии наук по Москве будет «стоять за Гельфонда, сделавшего недавно гениальное открытие» [11]. А в 1939 г. Лузин пишет В. И. Вернадскому [14, c. 105] про своих обидчиков: «Владимир Иванович, кандидаты по математике — Соболев и Колмогоров — хорошие. Я буду голосовать за них».
В 1936 году по стране прокатилась широкая кампания осуждения Лузина и «лузинщины». К счастью, Лузин не был ни репрессирован, ни исключён из Академии. По мнению некоторых историков на сей счёт последовало устное указание И. В. Сталина7. Однако ярлык врага в советской маске Лузин носил 14 лет до самой смерти. Изуверство, учинённое над Лузиным, не идет ни в какое сравнение с предъявленными ему этическими претензиями.

Математические корни дела Лузина
Очевидны людские страсти и заблуждения — любовь и ненависть, зависть и восхищение, тщеславие и скромность, бескорыстие и карьеризм, ставшие внутренними пружинами трагедии отечественной математики в тридцатые годы прошлого столетия. Но были ли у этой трагедии математические причины? Некоторые корни такого рода бросаются в глаза.
Нам дарован чудесный мир, обладающий бесспорным свойством единственности. Уникальность сущего воспринималась нашими пращурами как безусловное доказательство единственности мира. Именно этим обстоятельством можно объяснить неустанные многовековые попытки доказательства пятого постулата Евклида. На том же основано и общее желание найти единственное наилучшее решение любой человеческой проблемы.
Математика никогда не могла освободить себя от тенёт экспериментальности. И дело не просто в том, что мы до сих пор завершаем математическое доказательство ссылкой на очевидность. Живы и весьма популярны воззрения на математику как на набор технических средств естествознания. Такие взгляды можно выразить лозунгом «математика — это экспериментальная теоретическая физика». Не менее распространено и двойственное суждение: «теоретическая физика — это экспериментальная математика». Наше краткое отступление подчеркивает тесную взаимосвязь течения мысли в математике и естественных науках.
Стоит отметить, что догматы веры и принципы теологии также нашли хорошее отражение в истории математических теорий. Вариационное исчисление было изобретено в поисках лучшего понимания принципов механики, основанных на религиозных воззрениях об универсальной красоте и гармонии акта творения.
ХХ век отмечен важным изменением в содержании математики. Математические идеи впитались в гуманитарную сферу и, прежде всего, в политику, социологию и экономику. Общественные явления принципиально изменчивы и обладают высокой степенью неопределённости. Экономические процессы связаны с широким диапазоном возможных способов организации и управления производством. Яснее ясного природа неединственности в экономике: подлинные интересы различных людей не могут не противоречить друг другу. Единственное решение — это оксюморон в любой мало-мальски нетривиальной проблеме экономики, связанной с распределением благ между многими агентами. Далеко не случайно то, что социальные науки и другие проявления гуманитарной ментальности связаны с многочисленными гипотезами, касающимися наилучшей организации производства и потребления, наиболее справедливой и правильной социальной структуры, с кодификацией рационального поведения и моральных принципов, et cetera.
XX столетие стало веком свободы. Плюрализм и единственность противостояли друг другу как коллективизм и индивидуализм. Многие конкретные проявления жизни и культуры отражают такие различия. Ликвидация монархизма и тирании сопровождалась подъёмом парламентаризма и демократии. Квантовая механика и принцип неопределённости Гейзенберга воплотили плюрализм в физике. Стоит вспомнить волны модернизма в поэзии и живописи. Человечество изменило все пределы своего обитания и мечты.
Поиск плюрализма в математике привел к отказу от всеобщего давления единственности и категоричности. Последние идеи практически отсутствовали или были периферийными в Древней Греции. Они воспряли с расцветом абсолютизма и христианства. Г. Кантор (1845–1918) стал предвестником грозных перемен, заявив, что «сущность математики заключена в ее свободе». Как это ни парадоксально, воскрешение свободы изгнало математиков из канторовского рая.
Сегодня мы привыкли к неразрешимости или алгоритмической неразрешимости многих проблем. Для нас не составляет большой сложности принять нестандартные модели и разные версии модальной логики. Нас не смущает неразрешимость проблемы континуума в рамках теории множеств Цермело — Френкеля. Какими бы элементарными не казались эти взгляды сегодня, они представлялись совершенно оппортунистическими и противоречивыми во времена Лузина. Успешные прорывы в науке, осуществлённые великими учениками Лузина, были основаны на отказе от его математических идей. Таково психологическое, отчасти фрейдистское обоснование дела Лузина. Его одарённые ученики чувствовали необходимость освобождения от дескрипции и сопутствующих чудесных, но неосуществимых мечтаний Лузина с целью достижения математической свободы. Его ученики пошли по ложному пути и сознательно или бессознательно трансформировали благородное стремление к свободе в примитивные ненависть и жестокость. Подобное преобразование было и остаётся пунктиком и хобби людей.
Ужасно и нестерпимо легкомысленное всеобщее удовольствие, состоящее в возложении на Лузина вины за преступления в математике, которые он вряд ли совершал, с едва скрытым намерением отомстить Лузину за его мнимые и подлинные личные грехи. Стоит понять, что идеи дескрипции, финитизма, интуиционизма и других подобных героических предприятий начала ХХ века по поиску единственного верного и последнего обоснования были неизбежны на пути освобождения математики от иллюзий категоричности. Коллапс вечной единственности и абсолютизма стал триумфом и трагедией математических идей первых двух десятилетий прошлого века. Расцвет творческих идей учеников Лузина проистекал отчасти из его математических иллюзий в дескрипции.
Борьба против Лузина имела математические корни, которые было невозможно извлечь и объяснить в то время. Теперь мы ясно видим, что эпоха теории вероятностей, функционального анализа, обобщённых функций и топологии началась тогда, когда идея единственного последнего обоснования была разрушена раз и навсегда. К. Гёдель (1906–1978) указал некоторые особенности мышления, объясняющие данный феномен, но совершенные математики чувствовали их, руководствуясь врождённой интуицией и вызовами разума.
Видение современной московской школы началось с Лузина. Лузин интересовался основаниями, и дескрипция для него была методом понимания математики в целом. Возникнув как теория измеримости, дескрипция не умерла — она жива в рекурсивном анализе и других идеях, связанных с вычислимостью и тезисом Чёрча.
Дескрипция играет такую же роль по отношению к финитизму и интуиционизму как абсолютная геометрия по отношению к эллиптической и гиперболической. Процедуры и идеология дескрипции — предтечи идей вычислимости и алгоритма. Творчество А. Н. Колмогорова в теории алгоритмов, вычислимости, сложности — компонента, выросшая из дескрипции. Теория вероятностей, турбулентность, анализ — компонента, выросшая из отказа от дескрипции. Математика не сводится ни к финитизму, ни к интуиционизму, ни к дескрипции. Она не категорична, она свободна. Эту свободу математики в России лучше других демонстрировал в XX веке А. Н. Колмогоров, ученик Лузина и учитель новых поколений отечественных математиков. Он был более свободен в математике и, значит, был бóльшим математиком.
Трагедия математики в России состоит в том, что благородное стремление к свободе породило политическое изуверство гигантов науки, облаченных в рясы Торквемады.

Некоторые уроки

История и ушедшие люди неподсудны. Учёные и просто люди обязаны констатировать факты. Не осуждать ушедших, а спокойно и прямо указывать на то, что было. Разъяснять молодым отличие моральных обвинений от политических инсинуаций и клеветы. Объяснять трудность и необходимость исправления ошибок и покаяния. Показывать, как легко прощать себя и винить других.
Мы обязаны формировать в себе и передавать другим объективный взгляд на прошлое. На его успехи и трагедии. С любовью и сомнениями, с пониманием несчастной нашей судьбы и с честью объективности. Осуждать и исправлять стоит, прежде всего, собственные ошибки и промахи. Ещё в Древнем Риме понимали, что о мёртвых пристало либо ничего не говорить, либо говорить хорошее. Факты мёртвыми не бывают. Лузина осудили и московская математическая общественность, и Академия наук.
Защита сталинщины часто состоит в том, что делается вид, будто в её мерзостях виноваты только сталины, берии, мехлисы и кольманы, а на самом деле создавали сталинщину миллионы. Сталинщину в науке в огромной мере порождали учёные. Делать вид, что ученики Лузина спасали своего учителя и науку от сталинщины, неприлично. Лузин был подвергнут социальному остракизму и четырнадцать лет до самой смерти жил с клеймом врага в советской маске. Для сталинщины он стал показательным социальным изгоем — враг, а на свободе. Коллеги и ученики Лузина унижали, дело дошло до рукоприкладства и плевка на его могилу. Лузина нет, а ложные обвинения от коллег на него во вредительстве и низкопоклонстве есть.
Нельзя забыть слова Лузина [1, c. 73]:
Любые попытки увидеть нравственное в безнравственном прошлом опасны тем, что эту самую безнравственность и питают, создавая ей комфортную среду в настоящем и будущем. Свойство быть учёным по убеждениям — разрывная функция времени. Наука не прививает нравственность. Злодейство и гений вполне уживаются в различные моменты.
История не просто раздел науки. Наука и совесть взаимосвязаны. История не существует без людей. Никому не дано изменить исторические события, но человечество не сторонний наблюдатель прошлого. Прошлое — это прошлое настоящего, а значит предмет ответственности сегодняшнего дня. Живые, а не мёртвые, отвечают за прошлое. Это мы меняем настоящее и тем создаём будущее. История будит нашу совесть и стучит в наши сердца как пепел Клааса стучал в сердце Тиля Уленшпигеля.

ЛИТЕРАТУРА
[1] Демидов С. C., Левшин Б. В. (Отв. ред.) Дело академика Николая Николаевича Лузина. Санкт-Петербург: Русский христианский гуманитарный институт, 1999.
[2] Лаврентьев М. А. Николай Николаевич Лузин (к 90-летию со дня рождения). Успехи мат. наук, 29:5 (1974), 177–182.
[3] Лаврентьев М. А. Наука. Технический прогресс. Кадры. Новосибирск: Наука, 1980.
[4] Юшкевич А. П. «Дело» академика Н. Н. Лузина. В кн.: Репрессированная наука. Л.: Наука, 1991, 377–394.
[5] Александров П. С. Страницы автобиографии. Успехи мат. наук, 34:6 (1979), 219–249.
[6] Тихомиров В. М. Андрей Николаевич Колмогоров. М.: Наука, 2006.
[7] Лебег А. Предисловие к книге Н. Н. Лузина «Лекции об аналитических множествах и их приложениях». Успехи мат. наук, 40:3 (1985), 9–14.
[8] Дюгак П. «Дело» Лузина и французские математики. Историко-математические исследования, Вып. 5(40) (2000), 119–142.
[9] Вернадский В. И. Дневники. 1935–1941. Книга 1. 1935–1938. М.: Наука, 2006.
[10] Понтрягин Л. С. Жизнеописание Льва Семёновича Понтрягина, математика, составленное им самим. Рождения 1908, г. Москва. М.: ИЧП «Прима В», 1998.
[11] Решетняк Ю. Г., Кутателадзе С. C. Письмо Н. Н. Лузина Л. В. Канторовичу. Вестник РАН, 72:8 (2002), 740–742.
[12] Есаков В. Д. (Сост.) Академия наук в решениях Политбюро ЦК РКП(б)–ВКП(б)–КПСС. 1922–1952. М.: Российская политическая энциклопедия, 2000.
[13] Юшкевич А. П. Мои немногие встречи с А. Н. Колмогоровым. В кн.: Колмогоров в воспоминаниях (под редакцией А. Н. Ширяева).— М.: Физматлит, 1993, 602–617.
[14] Антипенко Л. Г. Н. Н. Лузин: Письма к В. И. Вернадскому (Архив АН СССР, Моск. отдел, фонд 518, опись 3, ед. хран. 995) Русская мысль, № 1–2, 103–117 (1993).
[15] Graham L., Kantor J.-M. Naming Infinity: A True Story of Religious Mysticism and Mathematical Creativity. Belknap Press, Cambridge and London (2009).
[16] Новиков С. П., История первая: Семья Новиковых–Келдышей и 20 век. http://www.mi.ras.ru/~snovikov/Mem.pdf.
[17] Никольский С. М., Мой век. М.: Фазис (2005).
[18] Арнольд В. И. Об А. Н. Колмогорове. В кн.: Колмогоров в воспоминаниях учеников. М.: Изд. МЦНМО, 2006, 34–53.
[19] Воронцов Н. Н. Окружение и личность. В кн.: Алексей Андреевич Ляпунов. Новосибирск: Изд. СО РАН, филиал «Гео», 2001, 58–80.

Примечания:
1 Г. К. Хворостин (1900–1938) — математик по образованию, в 1935–1937 гг. был ректором Саратовского государственного университета. А. Я. Хинчин квалифицировал его как «партийную молодежь» [1, с. 100].
2 К истории создания аналитических множеств примыкает таинственный эпизод, описанный незадолго до своей кончины А. П. Юшкевичем (1906–1993) [13]:
«В ходе наших довольно частых встреч во второй половине 70-х годов я не раз расспрашивал П. С. об истории открытия А-множеств. Как-то он позвонил мне и предложил приехать завтра к определенному часу, когда в его квартире останется он один. Я должен был войти в прихожую без звонка, а П. С. будет сидеть против двери на стуле. Так и получилось. Рассказ был долгий. Я записал его. На следующий день я привез перепечатанный текст, и П. С. сказал, что он полностью соответствует им сказанному, и тут же поставил условие: не публиковать запись при его жизни. Когда в 1982 г. П. С. скончался, я решил спросить совет у А. Н. Прослушав текст, А. Н. сказал, что печатать его слишком рано. Теперь нет ни П. С., ни А. Н., и больше советоваться мне не с кем. Я решил запечатать рассказ П. С. Александрова в конверт и сдать в таком виде на хранение в Архив АН СССР в фонд П. С. Александрова с надписью: „Получено от А. П. Юшкевича. Разрешается вскрыть через 10 лет после его смерти“». ( Ж.-М. Кантор сообщил мне, что его попытки, как и попытки С. С. Демидова, обнаружить этот конверт в Архиве РАН оказались безрезультатными. C.К.)
3 Человек с подобными изъянами личности не мог стать основателем «Лузитании» — самой успешной научной школы в математике. Поэтому бытует не лишённая оснований теория «двух Лузиных» — эпохи Лузитании и эпохи дела Лузина.
4 Александров цитирует стихотворение Harfenspieler, датированное 1795 годом, и даёт его подстрочный перевод. Известен перевод этих строк, принадлежащий Ф. И. Тютчеву:
5

Из стенограммы от 13 июня 1936 года:

Лузин....Мое кредо, что с польской школой нужно решительно порвать, — с польской школой, как какой-то органически снабжающий нас материалами, или что она благоволит к нам. Конечно, сейчас уже не может быть того, чтобы они смотрели на нас сверху вниз. Теперь наша школа сильнее. А посмотрите, что они печатают. Белиберда в подлинном смысле печатается там, маленькие статейки: ... Это такие статейки, которые через полгода, через год забываются. Наши работы более крупные, и мы строим их не на 1–2 года, а на большой срок. Так что в отношении польской школы мы должны на неё смотреть, не как неравные ей, а должны смотреть сверху вниз. В этом отношении я считаю, что мои отношения с Серпинским должны быть прерваны, потому что это лицо мне неизвестное в политическом смысле. Конечно, он посылает к нам материалы и заискивает у нас. Между прочим, я прибавлю, что он выражает горячее желание быть у нас членом-корреспондентом. Так что никакой чести в присылке их статей для нас нет. Он хочет быть членом-корреспондентом.

Кржижановский. Кончайте, Николай Николаевич.

Лузин. В этом смысле мы должны глядеть на них так, как я сказал.

Вот, товарищи, я сказал все, что мог сказать в этом отношении, и ещё раз говорю, что категорически должен отрицать какое-нибудь общение с Западом, кроме чисто научного, и считаю недостойным после того как у нас так сильно развита печать, и, главным образом, после акта о Конституции, которая на нас налагает обязанность и гордость и которую мы должны защищать до последней капли крови. Теперь обращаться к Западу для печатания той или иной статьи не нужно. Если же у нас та или иная статья не печатается, то значит для этого имеется чисто научное основание. Тогда нужно исправить это, а не обращаться к услугам Запада, так как это нам совершенно не нужно.

Люстерник. У меня ещё вопрос.

Кржижановский. Никаких вопросов.

Лузин. Последнее. Я хочу обратиться к Вам со следующей просьбой. Мною совершены очень тяжелые ошибки — ошибки без планового проведения какой-нибудь вредности. Халтурность, неряшливость, доходящая до действительно объективного причинения вреда моими отзывами. Неряшливость и беззаботность, и крайнее легкомыслие. Но я должен сказать следующее моим товарищам, что я с ними никогда не вел активной борьбы и чувствовал себя всегда членом Коллегии. Были столкновения того или другого порядка, но я чувствовал, что мое математическое и общечеловеческое сердце билось в унисон с ними. И я не мыслю себя оторванным от их среды. Сейчас, может быть, я буду оторван от их среды, буду в стороне от них, но если предстоит мне какое-нибудь прикосновение, хотя бы самое крайнее и отдаленное, я прошу товарищей о самой товарищеской помощи мне — разобраться в моих переживаниях и помочь мне правильно направлять мою деятельность в будущем, если мне вообще предстоит научная деятельность.

Я очень прошу помнить, что я был членом их Коллегии, и я хотел бы оставаться, хотя бы в их мыслях, хотя бы не формально, а в их мыслях, тоже членом Коллегии, и в этом смысле я прошу своих товарищей, в этом смысле я прошу у своих товарищей помощи мне только в том, что я заслуживаю.

В научной печати я готов выступить по всем вопросам в том духе и в том смысле, который для меня стал совершенно ясным.

Теперь я могу уйти?

Кржижановский. Да, но только не уходите совсем.

Видите, товарищи, нового, по существу, он ничего не сказал. Наоборот, он очень облегчил, конечно, нашу задачу, так как тут есть прямые слова, такие, как «перенос». На нашем языке простом это называется «обкрадывание». Вы слыхали? Перенос. Это достаточно ясно.

Александров. Академический эквивалент.

Кржижановский. Будем цитировать его слова и скажем, что «в порядке переноса», этим очень облегчается дело. Что касается до центрального пункта: печатания за границей, то здесь достаточно поставлены точки над i. Объяснения его по этому поводу совершенно несостоятельные. Совершенно нет никакого сомнения, что он трус безграничный. И эта безграничная трусость привела его к полной беспринципности, к двурушничеству. Он трус не только в отношении к советской действительности, но такой же трус по отношению к Всеславянскому съезду, по отношению к Лебегу. Это типовая игра на две стороны: туда и сюда. Это доказано.

Что касается до отзывов, то он единственно цепляется за слова, что вред мог принести, но бессознательный вред. Но мы знаем, что там, где происходит беспринципная угодливость туда и сюда, там вообще сознание находится в тяжелом состоянии, и где тут сознательно, где бессознательно — это вопрос второстепенный. Я хочу сказать следующее: очень неприятно, что нет товарища Шмидта, но с ним я буду иметь особый разговор в порядке партийной дисциплины, а сейчас нужно обратить внимание на некоторые замечания, идущие из других источников по поводу нашей резолюции. Та резолюция, которую мы писали, признана правильной, выдержанной, и нет никаких оснований её переделывать. Но некоторые пожелания здесь есть, законные пожелания. Вот что желают от нас: в самой резолюции нужно дать побольше фактического материала. По поводу каких пунктов? Например, по пункту третьему, там, где говорится о низкопоклонстве. Здесь надо непременно сделать несколько цитат, таких, которые это иллюстрируют. Я, конечно, это не в состоянии сделать, но вам это очень легко сделать. Затем в пункте относительно отзывов — привести с десяток фамилий, что можно сделать после того разбора, который мы сделали. По пункту восьмому — вот здесь у нас слабовато. Здесь надо бы покрепче квалифицировать, как это делается в резолюциях различных институтов, которые гораздо резче и определеннее высказываются. Наша редакция пункта восьмого никакого впечатления не произведёт. Поэтому надо её заострить. Было бы очень важно после той большой работы, которую мы провели, в этих примерах и высказываниях сохранить свой собственный стиль. Вы напрасно шокируетесь академическими выражениями, — мы это обязаны сделать в академическом стиле. Мы, конечно, должны резко написать, но в своем собственном стиле.

Здесь обращают внимание на то заключение, которое мы сделали: «...полностью подтверждает характеристику Лузина, данную в газете „Правда“, как врага в советской маске». Есть совет это заключение переделать в таком духе, чтобы здесь была совершенно самостоятельная мысль, чтобы «не плагиировать» из «Правды» и «переноса» не делать, а сказать таким образом: поступок Лузина является недостойным советского учёного, к тому же действительного члена Академии наук, а также несовместим с достоинством, которое должно быть у каждого советского гражданина. Это уже не будет плагиатом. Переходя же к остальной части резолюции, право, я затрудняюсь сказать, что здесь можно изменить. Вот п[ункт] 5 надо, пожалуй, изменить. Здесь написано — «прямой плагиат». Прямого плагиата здесь нет, здесь дело обстоит тоньше. Вот мы с вами убедились, что Лузин обыкновенно очень мало выражается, а на самом деле принадлежит к числу очень многословных ораторов. Почему? Он защищает здесь позицию реакционного крыла академиков, со страстью защищает его плоть и кровь. И вот нам нельзя дать в резолюции ни одного момента, который дал бы ему возможность продолжать разговоры в таком же духе. Например, в отношении прямого плагиата — он будет опять говорить: я крупный учёный, зачем мне плагиат? Но мы должны подчеркнуть, что он обкрадывает учеников. Надо сказать эту мысль его же словами «делает перенос», это очень тонко.

Мне вообще казалось бы, что эту сторону разрыва с учениками, которой мы касаемся, не мешало бы подразвить, потому что это уже констатировано, и самим им, в конце концов, признано. Вспомните сегодняшнюю часть его выступления, где он говорит о Лаврентьеве и Новикове. Это документ очень важный.

Александров. И в то же время тонко говорит каждому по комплименту, совершенно противоречащему тому, что он два дня назад говорил Горбунову.

Кржижановский. Это не такой человек, который сдаст свои позиции. Вспомните, как он говорил: с Серпинским он уже 19 лет порвал отношения, — как будто это нас интересует. До сих пор его политическое сознание не прояснялось, теперь он говорит о Конституции, говорит, что только теперь он это понял. Потом он говорил относительно разговоров с Павловым, т. е. что он неоднократно говорил о Павлове. Конечно, говорил не только о собаках. В это время Павлов писал злостнейшие письма в Совнарком, так что, вероятно, они об этом говорили. Потом интересная фраза относительно «книжности». Подумайте, академик трактует эту книжность как порок. Раз книжность, значит аполитичность.

Я сожалею, что нет Шмидта, он хорош в таких случаях; он и математик, и коммунист... Но, и вы, товарищи, это сумеете сделать.

Александров. Что касается низкопоклонства, то я предлагаю тут сказать устами самого Лебега: (читает по-французски). По этому поводу я имею объяснения, которые я готов мотивировать как угодно. Вот эта «странная мания», я бы сказал, — глубоко продуманная идея. Он приписывает Лебегу свои вещи, приписывает столь нелепым образом. Ни один разумный человек не станет их приписывать Лебегу. Но этим он создает себе репутацию человека, который даже свои идеи приписывает другому, и когда дело идет о его собственных учениках, то он под этой ширмой присваивает себе их вещи.

Люстерник. Эта защита была как раз на нашем собрании, в нашем Институте, явно им инспирированная защита, именно на этом основании: как это Н.Н. присваивает чужие результаты, если даже Лебег о нем так пишет?

Александров. Это низкопоклонная система, потому что в научных кругах не принято приписывать своих результатов другим. Так что здесь мы имеем, с одной стороны, угодливость перед Лебегом, а с другой стороны, создание ширмы, которая позволяет ему действовать таким образом.

Кржижановский. Он впадает в трагизм, говорит об учёной деятельности на окраине и т.д. Трагедия пустяковая. Но может быть, можно заставить его подписаться — он дал обещание подписаться под тремя письмами. По поводу Суслина он достаточно сказал. Надо заставить его подписаться, чтобы впредь не повадно было, под квалифицированным документом. По этому поводу надо подумать.

Александров. То, что он согласен будет подписать, будет зависеть оттого, что произойдет: в одном случае он одно подпишет, в другом случае — другое.

Кржижановский. Что это человек, обладающий чисто японской искренностью, в этом сомневаться нельзя. Нам все ясно совершенно. Характер его защиты в Президиуме нам также ясен.

Соболев. Мне понравилось его заявление, что в 1930 г. он изменил свою точку зрения. Это показывает, что до 30-го года у него была антисоветская точка зрения, а сейчас он её изменил. Он сказал: «С 30-го года точка зрения моя на все окружающее резко изменилась», а потом он сказал, что после Конституции.

Александров. Искусство аргументации у него замечательное: ни на один прямо поставленный вопрос он не дает ответа. Он запутывает все дело.

Кржижановский. Раз резолюция в основе остается той же самой, то нужно только уточнить редакцию. На счет плагиата нужно сказать, как сказал тов. Александров, что эго не просто плагиат, это перенос.

Александров. У него очень продуманная система цитирования: нельзя упрекнуть, что он не цитирует. Он будет цитировать отдельные теоремки, но не будет цитировать тех мест, где автор по существу является основателем новой теории.

Кржижановский. Во втором пункте, где у нас говорится о проявлении угодливости, нужно указать после «воздерживается сам от явно политических выступлений» — «вообще занимает совершенно определенно двуличную позицию». Эту двуличность надо подчеркнуть. Где он говорит о малодушии и трусости, надо использовать его собственные слова «перенос, малодушие и трусость в печатании за границей». Это не есть просто малодушие, но двуличность.

Сейчас Вы проработаете в перерыве резолюцию, а потом вызовете меня. (Перерыв)

Соболев. Разрешите зачитать те поправки, которые мы внесли. Относительно поддерживания связи с членами правой группы мы оставили там, как было сформулировано. Пункт 5 мы сформулировали таким образом: «Самоизоляция Лузина имела несомненно политическую основу»... (читает).

С места. Я предлагаю слово «почтительно» заменить [на] « корректно».

Кржижановский. Возражений нет? Принято.

По-моему, не следовало бы говорить относительно явного плагиата, а сказать — «особенно недобросовестным является отношение в случае Новикова».

Соболев. Разрешите записать так: «В случае Новикова имеем особую недобросовестность». (Принято.)

В пункт 6 добавлено: «Наряду с ориентировкой за границу...» (читает).

Александров. Мне кажется, что все поведение Лузина у нас подтверждает, что он пытался водить собрание за нос.

Кржижановский. Я думаю, эти поправки можно принять.

Хинчин. У меня пункт о печатании работ за границей и в Советском Союзе: «Отношение Лузина к советской науке ярко проявляется в распределении работ...» (читает).

Кржижановский. Нужно добавить, что чрезмерное увлечение является, к сожалению, чертой не одного Лузина. Возражений нет? Принято.

Хинчин. Затем дальше: «Стараясь привить ученикам раболепство перед иностранными изданиями и учёными...» (читает) «Эти работы растянуты сверх всякой научной надобности, причем здесь особенно сказывается презрение автора к советским научным изданиям...» (Читает.)

Кржижановский. Во втором случае нужно сказать не «презрение», а «отношение» автора.

С места. Здесь фактического материала не так много. Фактического материала больше, относящегося к другим пунктам.

Кржижановский. Здесь установлено это его отношение. Мне кажется, что он, смеясь, писал.

С места. Из всего его сегодняшнего выступления искренней мне показалась та часть его речи, которая касалась ряда его мемуаров, написанных по поводу статей Крылова. Там он не смеялся.

Хинчин. Мне пришлось давать официальный отзыв на последнюю работу Лузина. Там есть один достойный внимания результат, но этот результат мог быть доказан на 4–5 страницах, а статья занимает 77 страниц. Две другие его работы — это работа, связанная с именем акад[емика] Чаплыгина и работа о движении поезда.

Соболев. Итак, в пункте 6-м мы скажем так: «В огромном количестве случаев Лузин давал подчеркнуто-хвалебные отзывы». Относительно двуличия мы просим вас сформулировать.

Кржижановский. Президиум будет 15-го числа. 15-го Вы должны все быть здесь. Президиум начнется в 12 часов дня, Вам следовало бы придти на полчаса раньше. Нам нужно привести в порядок весь материал.

А затем нам нужно подумать о следующем. Осенью будут выборы, и нам дают понять, что нужно будет выбрать 30 новых академиков и 60 новых членов-корреспондентов. Нам нужно освежить состав, и Вы должны подумать к сентябрьской сессии — кого Вы рекомендуете ввести в состав членов-корреспондентов и академиков. Это будет самый лучший результат работы Комиссии. Вероятно, мы сумеем получить некоторые указания дополнительно. А теперь позвольте поблагодарить Вас за помощь и за то, что вы упростили мое положение.

(Заседание закрывается)

6 О встрече в Комаровке В. М. Тихомиров пишет: «Из переписки Л. С. Понтрягина с его учеником и другом И. И. Гордоном выясняется, что Лузин был даже зван и потчуем в Комаровке» [6, с. 83]. Вот соответствующий фрагмент письма Л. С. Понтрягина от 24 декабря 1946 года:
«Вы интересуетесь совместной работой Колмогорова и Лузина. Это, конечно, нужно рассказывать, а не писать, так как требуется выражение голоса, чтобы передать все. Летом Колмогоров сказал мне, что единственное его беспокойство относительно избрания Александрова заключается в том, что он стал несомненным кандидатом за четыре месяца до выборов. Пусики провели большую подготовительную работу в смысле установления всяких соглашений с академиками. Виноградову, например, было обещано, что Колмогоров будет поддерживать Лаврентьева за то, что Виноградов поддержит Александрова. В общем, казалось, что все будут за Александрова. Бернштейн, например, на заседании института сам выдвинул кандидатуру Александрова, правда и Чеботарева тоже. Колмогоров договорился с начальством, что его включат в экспертную комиссию. Первой тревожной вестью было то, что его не включили, но он надеялся, даже был уверен, что это уж не важно. После работы экспертной комиссии произошло несколько закрытых совещаний академиков по обсуждению кандидатов, и тут только Колмогоров узнал, что ни один из членов экспертной комиссии не поддерживает Александрова. Бернштейн, напротив, яростно против него возражает, говоря, что у Александрова вредное направление. Поведение Бернштейна кажется мне до сих пор мало понятным, быть может, он просто поругался с Пусиками. Все остальное довольно понятно. Лаврентьев оказался почему-то бесспорным кандидатом и не нуждался в поддержке Колмогорова, который и в комиссию-то не входил. Таким образом, Виноградов вовсе не нуждался в Колмогорове и Пусике. Что же касается Соболева, и Христиановича, то первый чрезвычайно ненавидит Пусика за изгнание из директоров, второй же — его друг и приятель. При сложившейся обстановке надежды на успех почти не было. Оставалась только возможность, что некоторые из академиков-математиков поддержат Александрова, физики его поддержать хотели, но, конечно, не могли идти против всех математиков. Лузин стал надеждой Пусиков, он был ими приглашен в Комаровку и обещал поддержку. Однако на окончательном закрытом совещании выступил против Александрова. По выходе с этого совещания совершенно расстроенный и обозленный Колмогоров подошел к Лузину и сказал, что не может теперь иметь с ним ничего общего. Лузин же сделал вид, что ничего не понимает, и стал говорить так: „Голубчик, успокойтесь, да что с Вами, да Вы больны, успокойтесь“. Вот это нужно было рассказывать с выражением. Колмогоров тогда сказал ему: „Ну что же мне с Вами делать, в физиономию Вам плюнуть или по морде дать?“ Подумав, он решился на последнее».
Это письмо дополняют воспоминания Л. С. Понтрягина о взаимоотношениях П. С. Александрова и Н. Н. Лузина, опубликованные им через много лет в собственном жизнеописании.
О других версиях эпизода c пощечиной см. книгу Л. Грэхема и Ж.-М. Кантора [15, p. 186], воспоминания С. П. Новикова [16, с. 22] и С. М. Никольского [17, c. 155].
В. М. Тихомиров приводит переписку Лузина с Колмогоровым о выборах П. С. Александрова. Осенью 1945 г. Лузин пишет Колмогорову [6, с. 80]:
«Теперь о другом: приближается время выборов в Академию. Было бы абсолютной несправедливостью, если бы они протекали без Павла Сергеевича. Его работы, отзвуки которых всюду в мировой литературе, его прекрасные зрелые годы — полнота зрелости — разума — и он сам, интереснейший муж, — всё это заставляет видеть в нём достойного кандидата, польза активности которого для Академии неоценима».
Колмогоров переоценивает написанное Лузиным, который ни слова не пишет о том, что будет поддерживать Александрова иначе как в качестве кандидата для избрания (что им было выполнено). В ответном письме от 7 октября 1945 г. [6, с. 82] Колмогоров пишет Лузину:
«Так как я уже ряд лет занят тем, чтобы различные случайные и превходящие обстоятельства не помешали бы ещё раз вполне справедливому, на мой взгляд, избранию Павла Сергеевича, то я действительно очень ценю Вашу готовность тогда, когда это действительно оказывается нужным, поддержать необходимые для успеха действия».
Таким образом, Колмогоров без достаточных к тому оснований решил, что Лузин будет поддерживать не выдвижение П. С. Александрова, а его избрание. Между тем ничего такого ему в письме Лузин не обещает. По давней традиции номинирование и избрание в Академии наук, как и в других выборных институтах, — процедуры достаточно независимые.
Принято считать, что Колмогоров был спокойным и не склонным к вспышкам и срывам. Поэтому для пощечины ему нужна была особая провокация со стороны Лузина и здесь фигурируют апокрифы о неприличной реплике со стороны Лузина на выборах 1946 г. (см., в частности, [15, p. 186], [16, с. 22]). Аналогичную версию упоминал в частной переписке В. И. Арнольд (1937–2010). Не исключено, что бытующие намеки на «тоположство» — продукт 1950-х годов, пущенный для реабилитации зачинщиков «дела Лузина».
Между тем, ученики Колмогорова отмечают иные малоизвестные особенности его личности.
В. М. Тихомиров пишет [6, с. 83]:

«...надо сказать, что в характере Колмогорова была одна болезненная особенность: иногда он терял власть над собой».
В. И. Арнольд свидетельствует [18, с. 50]:
«Андрей Николаевич никогда не был слишком добронравным и не без гордости рассказывал о своей драке с милицией на Ярославском вокзале».
Выборы в АН СССР в 1946 году состоялись 30 ноября. По Отделению физико-математических наук по специальности математика на вакансии академиков были избраны М. А. Лаврентьев и И. Г. Петровский (1901–1973). Членами-корреспондентами стали А. Д. Александров (1912–1999), Н. Н. Боголюбов (1909–1992), Л. А. Люстерник и В. В. Степанов (1889–1950). О взаимоотношениях Н. Н. Лузина и М. А. Лаврентьева немного сказано в воспоминаниях М. М. Лаврентьева.

7 Недавно выяснилось, что упомянутое выше письмо П. Л. Капицы на имя В. М. Молотова было размножено в 16 экземплярах для членов Политбюро ВКП(б) и обсуждено вместе с другими письмами в защиту Н. Н. Лузина.
В 1936 году выборы в Академию не были проведены. Большие выборы состоялись только 29 января 1939 года (см. [12, № 241, № 242]). По Отделению математических и естественных наук академиками были избраны А. Н. Колмогоров и С. Л. Соболев, а членами-корреспондентами А. О. Гельфонд, Л. С. Понтрягин и А. Я. Хинчин. В тот же год А. Н. Колмогоров был избран академиком-секретарем Отделения физико-математических наук, членом Президиума АН СССР.
В 1937 г. руководимый Н. Н. Лузиным отдел Математического института АН СССР был закрыт (см. [19, с. 79]).

С. Кутателадзе

Институт математики им. С. Л. Соболева
Новосибирск
18 февраля 2007 г. — 9 мая 2011 г.

Частично опубликовано
Препринт № 188 Институт математики им. С. Л. Соболева (2007).
Вестник Владикавказского научного центра, 2007, Том 7, № 1, 65–68.
Сибирский журн. индустр. мат., 2007, Т. 10, № 2, 85–92.
Препринт № 267 Институт математики им. С. Л. Соболева (2011).
Троицкий вариант — Наука, № 11 (80), 7 июня 2011 г., с. 13.
Дело Лузина — трагедия математики России. Математические структуры и моделирование.
Омск: Омский гос. ун-т, 2012, Вып. 26, 20–38.

Благодарности

I am very grateful to Professor W.A.J. Luxemburg for attracting my attention to the inadvertent omission of a reference to the revealing article by the late Professor G.G. Lorentz “Mathematics and Politics in the Soviet Union from 1928 to 1953,” Journal of Approximation Theory, 116, 169–223 (2002), doi:10.1006/jath.2002.3670.

Здесь подытожена позиция автора, эксплицированная на кулуарных дискуссиях во время Минисимпозиума по выпуклому анализу в Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова 2–4 февраля 2007 г. Выражаю свою товарищескую признательность В. М. Тихомирову, председателю минисимпозиума, за терпение, дружелюбие и гостеприимство.

Большую помощь в работе над статьей автору оказали принципиальная позиция и внимание других учёных и, в первую очередь, прямых учеников А. Н. Колмогорова — В. И. Арнольда, А. А. Боровкова и Я. Г. Синая.

Автор признателен С. П. Новикову за обсуждение «дела Лузина» и тонкие комментарии к статье.

Автор получил значительное число откликов и комментариев с критикой, советами по улучшению статьи и указаниями новых документальных источников и свидетельств. Благодарю всех своих читателей и корреспондентов.

Президиум Российской академии наук поставил точку в «деле Лузина» своим Постановлением № 8 от 17 января 2012 г.:
«Отменить Постановление Президиума Академии наук СССР от 5 августа 1936 г. (протокол № 16)».
Основанием этого решения стало письмо в Президиум РАН академиков А. А. Боровкова, В. Е. Захарова, И. А. Ибрагимова, В. Е. Накорякова, А. К. Реброва и Ю. Г. Решетняка.

Послесловие

В связи с делом Лузина мне по-прежнему задают довольно много вопросов, на три из которых, по моему мнению, следует кратко ответить публично.
Вопрос: Почему Вы не придаёте должного значения роли Э. Кольмана, который почти наверное автор антилузинских писем в «Правду» и вообще агент сталинского тоталитаризма в научной жизни России того периода?
Ответ: Нет сомнений в том, что Кольман негодяй, гнуснейшая личность, автор анонимных и подписанных пасквилей. Однако Кольман не был работающим математиком и его попытки развивать большевизм в математике быстро и практически без последствий сошли на нет. Кольман не входил в состав Чрезвычайной комиссии АН СССР по делу Лузина, ни разу не выступил на заседаниях этой комиссии и не написал ни одной строчки о деле Лузина в своих воспоминаниях, т. е. не относил дело Лузина ни к разряду своих успехов, ни к разряду своих преступлений. Практически никто из молодёжи не слыхал про Кольмана. Заигрывание некоторых учеников Н. Н. Лузина и П. С. Александрова с Кольманом негативно характеризует этих учеников и только подтверждает отрицательную оценку их роли в травле Лузина. Дело Лузина — импульс из академической среды Сталину и его опричникам — «мы раcтопчем любого, только дай знак». Сценарий дела Лузина явно направлялся из ЦК ВКП(б), но инициаторами и движущей силой этого дела были ученики Лузина.
Уместно напомнить состав Чрезвычайной комиссии. Председатель — Г. М. Кржижановский. Члены комиссии: А. Е. Ферсман, С. Н. Бернштейн, О. Ю. Шмидт, И. М. Виноградов, А. Н. Бах, Н. П. Горбунов, Л. Г. Шнирельман, С. Л. Соболев, П. С. Александров, А. Я. Хинчин.
Вопрос: Почему Вы не видите, что ученики Лузина, их друзья и Г. М. Кржижановский делали всё, что в их силах, чтобы спасти Лузина от гибели, хотя Лузин сам оттолкнул своих учеников своей непорядочностью, двуличием, присваиванием чужих результатов, написанием хвалебных отзывов на слабые работы и т. д. и т. п.?
Ответ: Не вижу того, чего нет. То, что Академия наук и ученики затеяли спасение Лузина от сталинщины, — чистая фантазия. Факты разрушают гипотезу благородной защиты Лузина и науки от Сталина. Гипотеза о том, что Сталин затеял дело Лузина, не имеет никаких документальных подтверждений. Она представляется мне надуманной и явно апостериорной. Лузина в качестве мишени выбрали некоторые из учеников — is fecit, сui prodest. Именно так расценивали это дело порядочные современники. Тут документальных свидетельств хватает. Позицию Кржижановского вполне характеризует тот факт, что он никак не элиминировал политический окрас судилища.
Сегодня достаточно почитать сказанное судьями Лузина на заседаниях комиссии. Нельзя забыть и то, что в течение полувека после дела Лузина его участники хранили молчание о судилище над Лузиным, скрывали документы и никогда не говорили о своих попытках спасти учителя от сталинщины. П. С. Александров написал о справедливости возмездия Лузину в 1979 году, а А. Н. Колмогоров дал пощечину Лузину в 1946 году, пытаясь объяснить это даже в 1980-е годы поведением Лузина, но вот о попытках учеников извиниться перед Лузиным за собственные мерзости ничего не известно. Правда о деле Лузина стала известна вопреки воле участников травли Лузина, которые обстоятельства своего участия в этом деле тщательно скрывали. И скрывать было что — Лузина обвиняли в службе хозяевам «фашизированной науки», и это обвинение никем, кроме Лузина, на комиссии не оспаривалось. Комиссия же полностью подтвердила характеристику Лузина в газете «Правда». Полностью — значит и его службу явно иностранным «хозяевам фашизированной науки». В защиту Лузина из членов комиссии выступал только С. Н. Бернштейн.
Стенограммы заседаний Чрезвычайной комиссии — исторический документ. Написанное пером сильнее любых домыслов. Стоит взглянуть на некоторые цитаты из стенограмм.
  • Кржижановский. Н.Н. сказал, что он признается в этом деле, признает малодушие. Но здесь есть, кроме того, отсутствие хотя бы малейшей доли советского патриотизма и даже не советского патриотизма, а я бы сказал, советского чувства, чувства советского гражданина. Я бы уточнил: академик, советский академик, работает в высшем штабе, научном штабе страны. На его глазах происходит недооценка теории, и он проявляет трусость и [малодушие] в этом деле.
  • Кржижановский. Совершенно нет никакого сомнения, что он трус безграничный. И эта безграничная трусость привела его к полной беспринципности, к двурушничеству. Он трус не только в отношении к советской действительности, но такой же трус по отношению к Всеславянскому съезду, по отношению к Лебегу. Это типовая игра на две стороны: туда и сюда. Это доказано.
  • Соболев. Относительно политики, которую проводил Н.Н., в частности, когда дело касалось выборов членов-корреспондентов АН СССР и т.д., я помню, например, выборы 1934-го года, когда Н.Н. вел странную совершенно политику. Именно, С[ергей] Н[атанович] [Бернштейн] представил довольно большой список серьезных ученых с тем, чтобы отнестись со всей серьезностью к такому ответственному делу и чтобы поговорить о том, кто действительно достоин, кто может быть избран. В этом списке была выставлена талантливейшая молодежь, как А. Колмогоров, Гельфонд и т.д. Список этот был составлен, с моей точки зрения, вполне объективно. И требовалось только в группе подойти серьезно к оценке каждого кандидата. И вот Н.Н. по формальным соображениям — когда чего-то не хватало, не был представлен своевременно какой-то отзыв, который можно было представить на следующий день, — словом из-за каких-то мелочей, к которым он придрался, в совершенно истерическом тоне потребовал, чтобы ни одна кандидатура, кроме той, которую он выставил, не обсуждалась. Фактически он сорвал всякое обсуждение выборов и поставил группу в такое положение, когда был выставлен только один кандидат. Я не буду говорить о том, что этот кандидат достоин, может быть, это и так, но самый факт этого отказа в обсуждении, этот срыв выборов достойных кандидатов говорит сам за себя. Я лично видел в этом деле то, что Н.Н. было просто, может быть, глубоко противно, что случайно может быть окажется выбранным какой-нибудь представитель из той молодежи вроде А.Н. Колмогорова, которого он в Академию допустить не желал. Я после группы говорил Н.Н., что это безобразие, Н.Н., то, что вы делаете. А он мне ответил, что это священные традиции Академии наук и т.д.
       Я считаю, что в Академии он проводил политику, которая, во всяком случае, шла во вред Академии наук. Может быть, это делалось в целях личных, а не политических — это возможно. Можно допустить, что он считал, что ему будет плохо, если будут избраны такие то. А может быть, в силу глубокого презрения к нашей Академии наук, ко всему тому, что его окружает, это было результатом желания создать какую-то группочку вокруг себя.
  • Александров. Я согласен в первой части с С[ергеем] Л[ьвовичем]. Я также считаю, что Н.Н. вообще в своих общественных предприятиях себя вел действительно возмутительно. Прямо скажу, что, безусловно, всякое общественное дело Н.Н. был способен просто извратить в какое-то посмешище. Но я считаю неправильной формулировку С[ергея] Л[ьвовича], что Н.Н. не уважал Академию наук. Думаю, что мои встречи с ним за последние годы дают мне полную и твердую уверенность в этом. Наоборот, Н.Н. ничего на свете не ценит так, как звание академика. И люди, вступавшие с ним в личные отношения, часто из-за этого попадали в затруднение, потому что Н.Н. при всяком удобном и неудобном случае настолько демонстрировал, что академик — это человек совершенно другой формации по сравнению со всяким другим смертным, что это производило часто комическое впечатление. Н. Н. свое звание академика действительно чрезвычайно ценил, но в каком-то кривом зеркале, в котором у него все отражалось.
    Что же касается его антиобщественных поступков, то таковых можно много назвать. Я считаю Н.Н., — это может быть очень резкое выражение — интриганом, человеком, который действительно всегда озабочен тем, чтобы вокруг него всегда была некоторая группа его клевретов, которые ему преданы, которые смотрят ему в рот, — и этим объясняются многие его отзывы о недостойных кандидатах на ту или иную степень. Тот же случай с Кудрявцевым. Н.Н. писал предисловия ко многим книгам в этом же духе — смешные, смехотворные. И если у Н.Н. была политика, то эта политика, мне кажется, имела чисто личный характер: Н.Н. желал иметь «популярность» среди таких рядовых научных работников. Он каждому скажет по комплименту. Ему хотелось иметь исключительно за себя голоса всех, не считаясь совершенно с объективным весом. Мне кажется, что факты, о которых говорит С[ергей] Л[ьвович], они бесспорны, но они относятся к личному интриганству, но не к сознательному политическому вредительству.
  • Колмогоров. Можно Вас просить прочесть то место, где говорится о его статье в «Известиях»? (Кржижановский читает.) Мне кажется, что это слабая формулировка, ведь статья явно противоречит фактам, так что нужно написать более сильно.
  • Александров. В одном из пунктов резолюции указывается на уничижительное отношение Н.Н. к советской науке. Я считаю, что тот характер дискуссии, который ведется у нас, является блестящим подтверждением этого пункта, потому что этот характер дискуссии ничем иным как уничижением всех здесь собравшихся, не может быть назван. Н.Н. систематически аргументирует или софизмами, всякому человеку очевидными, или приведением таких вещей как три строчки, вычеркнутые Борелем. Это свидетельствует о том, что Н.Н. не уважает собрание, потому что в противном случае он бы таких аргументов себе не позволил приводить, потому что собрание состоит из людей, которые прекрасно разбираются в этих вещах. И то, что Н.Н. с таким упорством эту заведомо несостоятельную аргументацию приводит, я квалифицирую как неуважение к собранию.
  • Кржижановский. Он указывает только, что результат получен другим путем. Половину он приписал без всякого стеснения себе, и в заключение указывает, что получил Новиков другим путем. Воровство, по-моему!
  • Шнирельман. Если поставить вопрос так: является ли Н.Н. человеком, активно преданным интересам советского государства, то я думаю, что все мы единодушно ответим, что у нас нет оснований думать так, а есть все основания для того, чтобы думать не так, ибо человек, активно преданный советскому государству, прежде всего подумает об интересах дела, для которого он пишет отзыв, об интересах учреждения, которое он возглавляет и т. д. У нас нет никаких фактов за многие годы, которые дали бы возможность утверждать, что Н.Н. является активным советским человеком.
    Я думаю, что этот вывод, сделанный со всей отчетливостью, уже сам по себе и с полной очевидностью доказывает, что Н.Н. нельзя доверять никакого научно-общественного дела. Это надо сформулировать так, как здесь в действительности.
    Второй вопрос, является ли он активным контрреволюционером или сознательным, хотя бы и своеобразным вредителем? Я думаю, что ответа на этот вопрос мы пока не можем дать, так как у нас нет материалов. Думаю, что для того, чтобы выяснить этот вопрос (а выяснить это необходимо, так как он очень важный), мы должны сделать следующее: доверить это тому авторитетному органу, у которого есть в распоряжении весь материал.
Вот так судьи Лузина защищали его от сталинщины. Все заседания комиссии — обычные образцы коллективистской расправы с априори обречённым человеком. Наконец, стоит напомнить, что в заключении Чрезвычайной комиссии прямо указано, что «Н. Н. Лузин наносил явный вред советской науке».
Вопрос: Почему дело Лузина Вы квалифицируете как трагедию отечественной математики — ведь это один из рядовых эпизодов преступлений сталинского тоталитаризма, не оказавший большого влияния на развитие математики в России?
Ответ:
Подлинными инициаторами травли Лузина выступили некоторые его ученики, боровшиеся за ликвидацию влияния Лузина в математической инфраструктуре того периода. Кольман был использован математиками как орудие политической казни Лузина. Со временем пришло понимание гадости содеянного, но участники травли не покаялись и просто скрывали до смерти правду о своём участии в травле Лузина. Это не Сталин и не Кольман уничтожили официальные стенограммы заседаний Чрезвычайной комиссии АН СССР, а те, кто был заинтересован в сокрытии правды о деле Лузина. Фигура умолчания участников публичной травли Лузина играла безнравственную роль круговой поруки.
Фактически многие, но, к счастью, не все выдающиеся ученики Лузина, взявшие на себя роли научных и моральных лидеров математики в СССР, в той или иной степени обладали дефектами личности, которые сами приписывали Лузину. Принципиальная разница между Лузиным и предавшими его учениками в том, что Лузин никогда ни в каких политических судилищах ни над кем не участвовал и со сталинским режимом не заигрывал.
Гниль рождает гниль, а грязь разводит грязь. Трагедия математики в России в том, что небоскрёб математики в СССР был воздвигнут на политической могиле Лузина, в преследовании которого замешаны его выдающиеся ученики. Ядовитые миазмы этого фундамента много лет питали гадости, разъедавшие математическую жизнь СССР, — карьеризм, политиканство, ксенофобию, коллективистские расправы над неугодными под флагами советского патриотизма и лицемерного радения за нравственную чистоту профессии.
Источники «дела Лузина» не локализованы в каких-то специальных тоталитарных механизмах 1930-х годов. Сменились формации России, но и по сей день многие считают, что с Лузиным поступили справедливо, ибо он хуже математик, чем его ученики. Карьеризм, попустительство, сервильность, сотворение кумиров из собственных учителей и начальников — вещи более чем заурядные. Мало удовольствия убеждаться в том, что великие учёные и благоверные святые могут быть злодеями, но скрывать неприятные факты не объективно. Такие случаи особо поучительны, как свидетельствует история. Библия рассказывает нечто подобное.
Исторический нигилизм служит нигилизму нравственному. «Прошлые преступления канули в прошлом. Прошлого нет сейчас. Значит, сейчас нет и прошлых преступлений. А на нет и суда нет». Этот софизм лежит в основе лукавого призыва игнорировать прошлые проявления субъективизма, монополизма, протекционизма и даже «измов» покруче. Последнее дело ссылаться на сроки давности в вопросах науки, нравственности и морали. Там их просто нет. Cрок давности ни одной ошибки не элиминирует — исчезают ошибки только исправленные. Делать ошибки легче, чем их исправлять. Ещё труднее исправлять ошибки чужие и прошлые. Когда это удаётся, ошибок становится меньше. От ошибок прошлого надо отмежёвываться, искоренять их причины и исправлять их последствия, а не прятаться за фальшивым аргументом срока давности. Позиции наших дней по Катыни и «делу Лузина» — символы неистребимой российской душевной чуткости и совестливости в политике и в науке.
«Дело Лузина» 75 лет наносило ущерб престижу отечественной науки, отравляло жизнь ложью, замалчиванием мерзостей прошлого, вольным или невольным оправданием политических доносов, конъюнктурных расправ, давления, подножек и прочих средств зачистки карьерного поля. Этому положен конец — в науке стало немного чище. Лузин о нас не узнает, но память его станет ярче, а путь молодых в науке светлее. Честь Лузина — часть личной чести многих учёных. Честь российской науки не умерла.

С. Кутателадзе

10 января 2013 г.

Partly Available in English

English Page Russian Page
© Кутателадзе С. C. 2007–2013
File translated from TEX by TTH, version 3.77.
On 19 Feb 2007, 13:06.