| Содержание |
Воспоминания — специфический жанр литературы, в котором неизбежны враньё и яканье. Последние были так ненавистны Александру Даниловичу, что завидовать авторам, пишущим о нём в этом жанре, не приходится.
Случилось так, что с конца 1970-х годов до смерти А. Д. я имел честь и счастье постоянного общения с ним. Писать воспоминания много легче по прошествии достаточно долгого времени. Старшие товарищи всё же убедили меня отразить какие-либо подробности сибирского периода жизни А. Д.
Мне немало пришлось писать об А. Д. в традиционных (и не вполне) формах научной публицистики. Я рад, что он меня никогда не ругал за это. Поэтому я считаю себя вправе не давать здесь обзора научных достижений А. Д.
Многие события, в которых мне довелось наблюдать А. Д. или даже соучаствовать ему, были не так давно, чтобы стать бесстрастной историей. Не всё захотелось ворошить и переживать вновь. Просматривая личный архив, я отобрал малую часть материалов, в которых отражён А. Д., каким он был для меня и каким я его знал. Приведённые эпизоды, возможно, заинтересуют читателя некоторыми штрихами к биографии этого большого и яркого человека.
Я буду рад, если кому-то, как и мне, уроки жизни А. Д. придадут силы или подскажут решение в кризисные моменты...
Особой чертой А. Д., которую мне бы хотелось подчеркнуть, была физиологическая реакция гнева на опасность, нападение или оскорбление. Известно, что в этих обстоятельствах у людей наблюдается также и эмоция страха (бледность, холодный пот). Полководцы древности часто отбирали в свои войска именно воинов с реакцией гнева на опасность.
А. Д. демонстрировал классические образцы эмоции гнева: он багровел, раздувал грудь, появлялся оскал. А. Д. прекрасно понимал какой страх он вызывал у виновников своего гнева. Необоснованного гнева А. Д. мне видеть не доводилось.
Многолетний опыт общения с Александром Даниловичем выработал во мне стойкий стереотип: каждый ненавистник А. Д. является потенциальным (если не законченным) негодяем.
В общении с близкими А. Д. был исключительно доброжелателен, даже нежен, внимателен и предельно щепетилен.
Человек страстей, А. Д. оставался самокритичным. Мне доводилось писать, что самокритичность является необходимым признаком ума. А. Д. многократно пересматривал своё отношение к людям и поступкам, демонстрируя преданность своим идеалам нравственности. В качестве последних А. Д. указывал человечность, или универсальный гуманизм, ответственность и научность.
В качестве маленькой иллюстрации скажу, что А. Д. без всякого разъяснения своей позиции голосовал против приёма к защите моей кандидатской диссертации в 1969 г. Открытое голосование академика против при таком малозначительном событии, как приём какой-то кандидатской диссертации случается не часто. Моя диссертация относилась к анализу, но называлась «Смежные вопросы геометрии и математического программирования» и примыкала к работам А. Д. Александрова по теории смешанных объемов и работам Л. В Канторовича в области оптимизации и теории упорядоченных пространств. Ясно, что немотивированный поступок А. Д. произвёл впечатление не только на меня.
Мне казалось, что эта работа должна быть интересна А. Д. (отзыв головной организации писал В. А. Залгаллер, а основной мой технический результат развивал одну неопубликованную идею Ю. Г. Решетняка в теории меры). Делая доклад на защите, я несколько переживал и поглядывал в сторону А. Д. При моих словах о том, что представленная диссертация использует методы математического программирования Л. В. Канторовича и теорию поверхностных функций А. Д. Александрова, послышался шум в затемнённом зале: A. Д. встал и молча вышел. Легко представить моё смятение. Правда, голосование было единогласным.
Через много лет, когда мы давно уже были близки с А. Д., я как-то напомнил ему эту историю. На что А. Д. ответил мне: «Не было этого!» (Надо знать А. Д.: когда он забывал на самом деле или сомневался, он говорил: «Не помню». Своей фразой А. Д. вычёркивал весь обсуждаемый эпизод.)
Приятно вспомнить, что я получил сатисфакцию от А. Д. В 1970-е годы в результате каких-то ВАКовских махинаций моя уже утверждённая на секции по представлению Е. М. Никишина докторская диссертация была направлена на дополнительный отзыв. «Чёрным» оппонентом, по счастью, оказался А. Д., и я получил похвалу за изопериметрические задачи с произвольными ограничениями на смешанные объемы.
Рассказывая об участии в идеологических столкновениях 1940-х и 1950-х годов, А. Д. говорил о тактике упреждающих ударов. Об одном из них стоит напомнить.
В 1953 г. Академией наук СССР типографским способом был издан фолиант в 70 печатных листов под названием: «Математика, её содержание, методы и значение». Редакционную коллегию тома составили А. Д. Александров, А. Н. Колмогоров и М. А. Лаврентьев.
Восемнадцать глав книги, ориентированной на массового читателя, были написаны тринадцатью авторами. Среди них И. М. Гельфанд, М. В. Келдыш, М. А. Лаврентьев, А. И. Мальцев, С. М. Никольский, И. Г. Петровский, С. Л. Соболев. Диссонансом служил предельно малый по тем временам тираж книги — 350 экземпляров, каждый из которых был снабжён порядковым номером на титульной странице и грифом «Напечатано для обсуждения».
Лишь в 1956 г. эта книга была издана достаточным тиражом и сразу же стала и остаётся по сей день событием в мировой математической литературе. Достаточно сказать, что только в США она переиздавалась трижды.
Понятно, что для появления столь необычного сочинения имелись весьма нетривиальные причины. Целью этого труда была защита математики от антинаучных атак того времени.
Нанести мощный упреждающий удар по лжеучёным от марксизма, пытающимся затормозить развитие отечественной математики, покончить с ними, по возможности, навсегда, — вот увенчавшийся почти полным успехом замысел создания монографии. В ней признанные лидеры математики, не сбиваясь на узкопрофессиональные нюансы, дали детальный анализ таких принципиальных общенаучных вопросов, как предмет математики и сущность математических абстракций, взаимоотношения теоретической и прикладной математики, связь математических исследований с практикой. Книга стала одной из вершин методологии математики.
Душой предприятия был А. Д. Помимо двух специальных глав о кривых и поверхностях и об абстрактных пространствах, им сделан «зачин» — написана вводная глава «Общий взгляд на математику», содержащая анализ общефилософских проблем математики.
Работа над книгой сблизила А. Д. и М. А. Лаврентьева. По приглашению Михаила Алексеевича в 1964 г. А. Д. Александров перешёл на работу в Сибирское отделение Академии наук. А. Д. гордился тем, что Михаил Алексеевич единолично выдвинул его в академики, причём А. Д. был освобождён от бумажных формальностей. Узнав, что на ту же вакансию выдвинут Л. В. Канторович, А. Д. стал отказываться, но М. А. уговорил его этого не делать. Мудрый Михаил Алексеевич оказался прав: выбрали обоих — тогдашний Устав это позволял.
В конце 1970-х годов зрел проект издания тома общенаучных и публицистических статей А. Д., вылившийся впоследствии в его книгу «Проблемы науки и позиция учёного». Кандидатом на включение, разумеется, была и статья «Общий взгляд на математику». А. Д. попросил меня просмотреть материал на предмет сокращения. При внимательном чтении у меня возникли сомнения по поводу следующего пассажа, опущенного во всех публикациях после 1953 г.1:
В моём тогдашнем представлении Б. Рассел был одним из лидеров Пагуошского движения, убеждённым борцом за мир, Нобелевским лауреатом. Он никак не тянул на извратителя науки, призывающего к массовому убийству. Откровенно говоря, я подумал, что в годы начала холодной войны А. Д. попался на какую-то длинную идеологическую удочку пропагандистов от КПСС.
С плохо скрытым ехидством, я сказал А. Д., что читателю нужно дать точную ссылку на слова Б. Рассела, и самодовольно потребовал у А. Д. разъяснений. В общем нахально напал на А. Д. в пошлом стиле «презумпции непорядочности». Он был явно обижен. Коротко отрезал, что было точно, но деталей он не помнит. Должен сознаться, что такие разъяснения тогда меня ни в малейшей степени не убедили.
Уже в новом тысячелетии, воспользовавшись могуществом Интернета, я решил окончательно разобраться с этим вопросом с помощью поисковых машин. Без труда выяснилось, что одно из высказываний Бертрана Рассела об атомной бомбе фигурирует в учебных пособиях как классический пример «ложной дилеммы».
В книгу «Будущее науки и автопортрет автора», опубликованную в 1959 г., Б. Рассел включил интервью, взятое у него на БиБиСи:
Жаль, что А. Д. не услышит слов моего покаяния.
Защитой науки и отдельных учёных А. Д. занимался и в сибирский период. Немало людей он вывел из-под пресса научных и околонаучных проходимцев, делавших карьеру в 1970-е и 1980-е годы. Не хочется вспоминать эти истории, аналоги которых знакомы большинству научных коллективов.
Хочу здесь особо напомнить бойцовскую позицию А. Д., занятую им в связи с опубликованием в журнале «Коммунист» № 11 от 1980 г. статьи Н. П. Дубинина «Наследование биологическое и социальное».
А. Д. расценил это сочинение как «выдающееся произведение антинаучной литературы». Чтение статьи Н. П. Дубинина и полемики вокруг неё, по моему убеждению, столь же полезно молодому учёному любой специальности, как и изучение стенограммы печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ, проходившей в августе 1948 г.
Не вдаваясь в пересказ всего сочинения Н. П. Дубинина, отмечу один из заключительных мировоззренческих выводов этой статьи:
А. Д. находил особую мерзость в попытке сделать партийность критерием истинности и считал это не случайным. Его худшие опасения оправдались: в редакционном комментарии по итогам обсуждения статьи Н. П. Дубинина в «Коммунисте» № 14 от 1983 г. отмечалось:
Практику как критерий истинности стремились похоронить окончательно.
А. Д. старался активно пропагандировать свою позицию по отношению к статье Н. П. Дубинина: он выступал на методологических семинарах в различных учреждениях, тщетно пытался напечатать свои соображения. К счастью (такое случалось с А. Д. весьма редко), он получил поддержку со стороны А. П. Александрова, в те годы Президента АН СССР, который предоставил А. Д. слово на Общем собрании АН СССР 21 ноября 1980 г. (вариант выступления А. Д. и ответная реплика Н. П. Дубинина опубликованы в Вестнике АН СССР № 6 от 1981 г.).
А. Д. всегда подчёркивал, что дело науки узнать «как оно есть на самом
деле». Этим подходом он руководствовался и в данном случае:
А. Д. рассказал мне после собрания, что Анатолий Петрович ответил на его просьбу о выступлении словами: «Вы сейчас хотите откусить голову Дубинину или после перерыва?» Насколько мне помнится, А. Д. захотел проделать это сразу... Тогда же А. Д. передал мне вариант записи выступления с его правкой. Приведу здесь неопубликованный ранее конец этой рукописи.
1980 г. оказался богатым на события!
В «Коммунисте» № 14 за сентябрь 1980 г. появилась статья Л. С. Понтрягина «О математике и качестве её преподавания». Это сочинение до сих пор вызывает не меньшие эмоции, чем статья Н. П. Дубинина. Ну а обе в одном томе журнала дают незабываемый аромат.
Статья Л. С. Понтрягина, как водится, была снабжена
редакционным комментарием, где для непонятливых объяснялось:
Такую риторику нельзя было считать случайной
и безобидной.
Уже в № 18 «Коммунист» опубликовал сообщение
директора Математического института им. В. А. Стеклова АН СССР
академика И. М. Виноградова, где отмечалось, что
Приведу несколько строчек из своих дневниковых записей конца 1980 г.
для воссоздания напряженной атмосферы того периода.
В такой обстановке мы жили тогда.
Мне запомнилась необыкновенная решимость А. Д. (что было предсказуемо) и Сергея Львовича (чего я от него не ожидал). Последний поразил меня 3 ноября, давая свой ответ в «Коммунист»: «Мне интересно Ваше мнение, но знайте, что письмо я уже отправил». Тогда же он мне показал копию аналогичного письма, адресованного кому-то из руководства ЦК КПСС (кажется, М. В. Зимянину).
Многие участники тех событий живы. Некоторые изменились к лучшему (а у иных остались на это шансы). Поэтому мне не хочется описывать все детали упорной борьбы за достойный ответ на статью Л. С. Понтрягина. Отмечу только, что решающими здесь были титанические совместные усилия Александра Даниловича и Сергея Львовича.
В результате 25 декабря 1980 г. была единогласно (sic!)
принята резолюция Учёного совета Института математики,
в которой, в частности, говорилось:
В тот год (не хочу вспоминать почему) было некоторое охлаждение взаимных отношений между А. Д. и С. Л. Поэтому получилось так, что готовились и редактировались проекты резолюции при моём посредничестве. Я храню черновики рукописей тех «челночных» операций на память о незабываемом жизненном уроке борьбы за научную истину.
Следует отметить, что Е. И. Зельманов, о провале кандидатской диссертации которого упоминалось выше, стал со временем Филдсовским лауреатом.
Позиция Сергея Львовича была освещена «Коммунистом» во фразе: «Отклики продолжают поступать. Среди них имеются выдержанные в полемическом тоне письма академика С. Л. Соболева, доцента П. В. Стратилатова, профессора Ю. А. Петрова». Слова «академик Соболев, доцент Стратилатов, профессор Петров» стали для нас крылатыми на несколько лет.
Мы предприняли попытки опубликовать брошюрой резолюцию Учёного совета и подробный текст доклада А. Д. Александрова «По поводу статьи Л. С. Понтрягина в „Коммунисте“ № 14, 1980 г.». Эти попытки не увенчались успехом — против выступил В. А. Коптюг. А. Д. давал мне читать личную записку В. А. Коптюга, в которой тот — цензор (sic!) — укорял А. Д. за прокурорский тон и отказывал в публикации.
Всe же научная общественность узнала о позиции сибиряков: по поручению С. Л. копии резолюции с приложением текста доклада А. Д. были разосланы по математическим учреждениям.
Позднее нечто подобное происходило с книгой А. Д. Александрова «Проблемы науки и позиция учёного», издание которой начальством Сибирского отделения тормозилось и стало возможным после вмешательства П. Н. Федосеева, который хорошо знал А. Д. и строго следовал в этом деле академическому этикету.
А. Д. был человеком высоких принципов. Он сильно переживал положение с реформой школьного образования. В дневниках у меня сохранилась запись от 20 сентября 1981 года. А. Д. был у нас дома (в те годы это случалось нередко). Как говорится, пили-гуляли, а А. Д. прочeл актуальную по тем временам свою басню «Лев на ниве просвещенья»:
Маститый Лев, наскучив пожираньем Газелей Гранта, гну и прочих антилоп Решил, как истый филантроп, Заняться с рвеньем и стараньем Зверюшечьих детей образованием.
Идею эту возымев, Зарыкал Лев. И львиный рев потряс окрестные холмы: «Вот это мы! Что нам Евклид и Песталлоцци! Учителя сидят в колодце Застывших схем. Всe в школе устарело! О равенстве фигур нам слышать надоело! Да будет конгруэнтным телу тело: То рефлексивно, симметрично, транзитивно. Нельзя же строить курс наивно. Его преобразую преотлично Я лично!» —
Лев изрeк и тут же в кучу поволок Тела газелей, зебры бок и туши гну. Да не одну. И ну терзать их и мешать — Зверятам курс приготовлять Такой учeной пищи, Какой нигде не сыщешь!
Ей начал Лев кормить зверят — Крольчат, волчат и обезьянок. Однако курс был слишком гадок И никому невпроворот: Кого от той науки рвeт, кого проносит, — Одни шакалы Льва возносят.
Так академик, может статься, За школьный курс решив приняться, Его корeжит вкривь и вкось, хоть брось! Напрасно школьники долбят. Без смысла шкрабы им твердят. Отцы и матери кряхтят.
Да мудрено ль? Коль вам твердят, Что вектор — это перенос, То в самом деле хватит вас понос.
Был и экзотерический вариант финала:
Всем в самом деле невтерпeж. А кто страдает? Молодeжь!
Эта басня возникла у А. Д. под впечатлением от одного малоудачного школьного учебника геометрии, написанного под патронажем А. Н. Колмогорова. Поскольку критику А. Н. Колмогорова, которого А. Д. очень ценил и уважал, немедленно взяли бы на вооружение антагонисты теоретико-множественной установки, А. Д. не считал возможным публиковать свою басню в то время.
Для А. Д. недостаточно было критиковать имеющиеся школьные учебники и программы. Действий требовала и полемика вокруг статьи Понтрягина.
А. Д. ощущал себя обязанным предъявить свои курсы геометрии. Большой поддержки окружающих он не имел. К стыду, должен сознаться, что я старался держаться в стороне от этого дела: некоторые находки А. Д. не казались мне бесспорными, а вникать в существо — без чего возражать А. Д. было безнадёжно — я не мог, так как был увлечён работой над учебником функционального анализа и «нестандартной» пропагандой.
Труда в свои школьные учебники А. Д. вкладывал очень много и добился их опубликования, что было не слишком просто. Мне кажется, помогли его старые связи с М. А. Прокофьевым, тогдашним министром просвещения. Несколько лет в 1980-х годах А. Д. состоял в УМСе Минпросвета (какое-то время в роли председателя математической секции). Как-то мы пересеклись с А. Д. в Москве и за компанию я поехал вместе с ним на заседание этого совета. Меня поразило убожество того закутка, где принимались решения, касающиеся судеб миллионов учеников.
Позже, уже вернувшись в Ленинград, А. Д. завершил работу над целым набором учебников геометрии с 6 по 11 класс, причём как для обычных школ, так и для школ с углублённым изучением математики.
25 апреля 2003 г. — дата столетия со дня рождения Андрея Николаевича Колмогорова. Личность и научный вклад этого гениального человека в мировую науку и российскую культуру столь значительны, что любые крохи воспоминаний о событиях, связанных с ним, могут пригодиться людям, задумывающимся о жизни и её принципах.
Меня давно просили описать, хотя бы отчасти, известные мне события вокруг статьи Ю. И. Мерзлякова «Право на память» и, в частности, обстоятельства полемики А. Д. Александрова и Л. С. Понтрягина по этому поводу. История эта весьма противная и углубляться в неё и переживать ушедшее вновь — дело малоприятное.
К сожалению, исторический нигилизм нашего времени всe больше сопрягается с нигилизмом нравственным. «Прошлые преступления канули в прошлом. Прошлого нет сейчас. Значит, сейчас нет и прошлых преступлений. А на нет и суда нет». Этот популярный софизм лежит в основе того распространeнного воззрения, что нельзя вспоминать и принимать во внимание прошлые преступления из-за срока давности. Последнее верно лишь отчасти. Убийца, даже совершивший своё преступление по неосторожности и освобождённый от уголовного преследования или уже понесший наказание и живущий со снятой судимостью, остаётся убийцей навсегда. Вор, вернувший украденное, может быть помилован и не подвергнут наказанию. Однако факты убийства или воровства не отменяются решениями, принятыми по этим поводам. Люди несут багаж своих поступков всю жизнь. Прощать плохое и не напоминать об ушедшем часто бывает справедливым и благородным делом. Однако преступления не становятся со временем шалостями и проступками. И только исправленные ошибки исчезают. Забывать же прошлое и его уроки плохо всегда... Высказанными соображениями я руководствовался, принимая решение взяться за изложение этого эпизода.
Статья Мерзлякова появилась 17 февраля 1983 г. в местной «многотиражной» газете «Наука в Сибири», издававшейся Президиумом Сибирского отделения Академии наук. Сам Мерзляков слыл довольно известным специалистом в области рациональных групп, был доктором наук и профессором. Человеком он был незаурядным, не лишённым литературных и иных талантов, а потому обладал немалым числом приверженцев. Его статья долгое время рассматривалась как кредо возникшим несколько позже обществом «Память», в особенности его Новосибирским отделением.
Полное понимание подтекста статьи Мерзлякова без пояснений
практически невозможно для людей, далёких от математической жизни
того времени. Да и в те годы восприятие этого сочинения
в столицах и в Новосибирске разнилось чрезвычайно.
Однако для всех математиков был очевиден смысл следующего пассажа статьи
Мерзлякова:
Не обошлась статья Мерзлякова и без «лирики»:
Дорвался — хапай без стыда!
Позорны цели карьериста:
скользи
в грязи —
ползи в ферзи...
Ползёт. Нагадил лет на триста.
Урвал — и канул без следа...
* * *
Черна забвения вода!
* * *
И лезет новая орда...
* * *
Пылает факел Эвариста,
Горит далёкая звезда...
* * *
Прочее содержание статьи было во многом инспирировано откровенно скандальной обстановкой, царившей в те годы в среде новосибирских алгебраистов и логиков, да и вообще в математическом сообществе Сибири. Дело в том, что на повестке дня стояли неизбежный уход С. Л. Соболева с поста директора и связанные с этим битвы за передел власти и места под солнцем, довольно характерные для академической среды того времени.
Не хочу вдаваться в анализ прочих деталей статьи, так как согласен с оценкой C. Л. Соболева, который выразил своe отношение к кликушествам Мерзлякова словами: «Роль Савонаролы не к лицу учёному XX века».
Умное и острое письмо, отметавшее клевету в адрес А. Н. Колмогорова и дававшее справедливую негативную оценку статьи в целом, C. Л. Соболев переправил 9 марта из Москвы в дирекцию Института. Мне довелось читать этот рукописный тетрадный листок, который, к сожалению, не встретил должного понимания всех адресатов, долго скрывался от общественности и только после острейших баталий и конфликтов был оглашeн С. К. Годуновым на Учёном совете Института математики 18 апреля. Более важным, чем принципиальная и честная позиция С. Л. Соболева в то время многим показалось мнение местного партийного начальства. В результате итераций под давлением партийных начальничков возникла официальная позиция дирекции Института, которая, фиксируя заслуги А. Н. Колмогорова, отмечала правильность постановки Мерзляковым вопросов патриотизма.
Патриотизм и клевета... Знакомое сочетание...
Тут уместны неприятные рассуждения общего характера о профессионализме и математиках. Профессионализм требует абсолютной преданности делу и, поглощая личность, склонен последнюю обеднять. В математической среде, где профессионализм вырабатывается весьма рано, не всегда просто дело обстоит с развитием необходимых нравственных качеств (в этом отношении математическая среда весьма родственна спортивной). Ни для кого не являются секретом элементы сплетни, ревности и зависти, имеющие хождение во всем мире даже среди первых математиков. Ненависть к таланту окружающих часто смешивалась или замещалась ксенофобией, расизмом, антисемитизмом и другими элементами того же свойства. Да и сейчас такие явления совсем нередки. Обострённая реакция на малейшие признаки наличия или отсутствия антисемитизма справедливо или нет была всегда и остаётся в России лакмусовой бумажкой для различения людей по типу «свой–чужой». Без учёта этих обстоятельств русской жизни, мне кажется, нельзя правильно понять в полном объёме всей остроты событий, вызванных статьёй Мерзлякова...
Кстати сказать, мне говорили, что тогдашний редактор газеты «Наука в Сибири» оправдывался тем, что несколько нарушил принятый порядок визирования и прохождения материала для того, чтобы поместить статью Мерзлякова в номер к Дню Советской Армии как особо патриотическую. В своей среде мы уже тогда называли подобные воззрения «клеветническим патриотизмом». Смешение любви к Отечеству с клеветой всегда явно характеризует «последнее прибежище негодяев».
Московский математический мир в основном отреагировал на статью Мерзлякова быстро и адекватно. Главенствовало понимание того, что пасквиль может нанести удар по здоровью А. Н. Колмогорова, каковое к тому времени уже резко пошатнулось. Конечно, газету Андрею Николаевичу не показывали, но надвигалось его 80-летие, а статья Мерзлякова могла спровоцировать нежелательные осложнения — например, отсутствие церемониального правительственного награждения к юбилею, которое могло быть замеченным А. Н. Колмогоровым, вызвать его аналитический интерес и расследование с возможными неблагоприятными последствиями для здоровья.
Способствовало распространению достойной реакции и то обстоятельство, что статья появилась в канун Общего собрания Академии наук СССР в Москве, куда экземпляры газеты были немедленно переправлены. Исключительно резкую реакцию неприятия клеветы и доносного стиля проявили ведущие математики: А. Д. Александров, С. М. Никольский, С. П. Новиков, Ю. В. Прохоров, С. Л. Соболев, Л. Д. Фаддеев и многие другие.
Уже 14 марта появился
письменный отклик
А. Д. Александрова с анализом статьи Мерзлякова. Характеризуя статью
как объективно антисоветскую и субъективно подлую, А. Д. обосновывал
необходимость решительного пресечения любых проявлений клеветы и
политических доносов. Заключая свой отклик, А. Д. писал:
Итак, мы смогли убедиться, что статья Ю. И. Мерзлякова
объективно антисоветская, субъективно подлая, грубая,
антипатриотическая, хотя как будто призывает к патриотизму.
Но не будем судить автора жестоко, скорее о нeм надо сожалеть,
потому что перед нами несомненный патологический случай.
Только извращенная мысль и больное воображение, затуманенное патологическим
озлоблением, могли породить этот поток грубости и грязи!
Отщепенцы, внутренние эмигранты, низкое нравственное развитие на полпути от амeбы до
человека пещерного, корова, делающая лепeху, скотина, холуйская серость
мелкого лавочника и как завершение всего в конце — чудовищный образ
злодеев, ползущих обирать раненых, как изображение „орды“ научных работников
и, в частности, своих коллег. Дальше идти некуда — явная патология».
Надо отдать должное
Отделению математики Академии наук СССР и лично
Ю. В. Прохорову, ставшему инициатором и редактором следующего
Постановления
Бюро Отделения математики от 25 марта 1983 г.:
В Сибири того времени кусты провинциальности были уже весьма зрелыми
28 марта состоялось заседание Президиума СО АН СССР. Были зачитаны официальное письмо Института, подписанное тремя заместителями директора и секретарeм парткома и более мягкое второе письмо С. Л. Соболева, который в то время был в Москве. «Савонарольное» письмо даже не было упомянуто.
К сожалению, официальный текст Постановления Бюро Отделения математики в Новосибирск не поступил (время факсимильной связи еще не настало). А. Д. Александров дал справку об этом постановлении, но, недаром говорится: «без бумажки ты букашка». В. А. Коптюг, у которого А. Д. Александров никогда не вызывал положительных эмоций, смягчал обсуждение, ссылаясь на неясную позицию Института математики и отсутствие письменного текста московского Постановления. Не помогли резкие выступления членов Президиума Сибирского отделения академиков Г. К. Борескова, С. С. Кутателадзе и А. Н. Скринского, осудивших клевету в адрес А. Н. Колмогорова и настаивавших на принципиальной реакции. В результате было принято довольно беззубое решение, в котором указывалось, что редакция газеты допустила серьeзную ошибку, напечатав статью Мерзлякова, «написанную стилем, не соответствующим духу и задачам газеты». Так клевета стала стилем в мнении части тогдашнего руководства Сибирского отделения.
Усилия ревнителей А. Н. Колмогорова обеспечили некоторый тактический успех — 22 апреля был подписан Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении академика А. Н. Колмогорова Орденом Октябрьской революции за большие заслуги в развитии математической науки, многолетнюю плодотворную педагогическую деятельность и в связи с восьмидесятилетием со дня рождения. Мне кажется, А. Н. Колмогоров так и не узнал о статье Мерзлякова.
Важную роль для Новосибирска сыграла публикация 12 мая в газете «Наука в Сибири» материала об А. Н. Колмогорове, написанного С. Л. Соболевым, А. А. Боровковым и В. В. Юринским. В их статье А. Н. Колмогоров предстаeт как один из крупнейших математиков XX века, как выдающийся педагог, горячий патриот, создатель научной школы, пользующейся мировой известностью и имеющей мало аналогов в истории науки. Было подчёркнуто неоспоримое влияние А. Н. Колмогорова на развитие математики в Сибири.
Дело, конечно, этим не кончилось.
Уже 30 апреля на публике появилось
«Особое мнение Л. С. Понтрягина».
В своем сочинении Л. С. Понтрягин выразил несогласие с Постановлением
Бюро Отделения математики (в котором он состоял, но на заседании которого
25 марта не присутствовал по
болезни). Он отвёл от Мерзлякова обвинение
в клевете на А. Н. Колмогорова и оценил статью
«в целом положительно, так как она призывает к гражданственности,
которой сильно не хватает нашим учёным».
Л. С. Понтрягин, в частности, писал:
«Особое мнение» зафиксировало редкие факты открытого присоединения к очернению А. Н. Колмогорова. Текст Л. С. Понтрягина, написанный в стиле прямой полемики с А. Д. Александровым, содержал вопрос: «Кого же так страстно защищает А. Д. Александров в своeм отклике?». Конечно, А. Д. не дал гонителям А. Н. Колмогорова никаких шансов оставить этот вопрос риторическим.
Ответ Понтрягину А. Д. закончил 28 мая. Подтверждая свою оценку
статьи Мерзлякова
как политического клеветнического доноса, А. Д. писал:
Академик Понтрягин немолодой человек и знает, какой смысл имели подобные
подлости во времена 1937 года.
Он мог бы, в частности, знать, что великий русский учёный, биолог
Николай Иванович Вавилов умер в тюрьме именно потому, что на него был сделан
политический клеветнический донос. Теперь академик Понтрягин
поддерживает возрождение политических клевет и доносов и даже усматривает в них
„гражданственность“. Однако они давно осуждены нашей партией и народом. И Бюро
Отделения математики проявило настоящую гражданственность, дав отпор
клевете Мерзлякова. „Гражданственность“ же в смысле Понтрягина
уже проявилась раньше в его статье в „Коммунисте“, где он возводил
клеветы на нашу математику. Теперь она проявилась в его
„Особом мнении“ в поддержку подлости и клеветы, не только в отношении
А. Н. Колмогорова, но и в отношении наших учёных вообще, среди которых
якобы лезет орда самых ужасных
карьеристов и злодеев...»
А. Д. сильно переживал всю эту позорную историю и находился поэтому в весьма творческом состоянии. Одним из побочных продуктов этого стало его стихотворение «Орда карьеристов (подражание Ю. Мерзлякову)». Привожу его по сохранившемуся у меня тексту (авторские варианты расположены в строках, помеченных звездочкой).
*В статье газетной *Строк на триста *Гремит мораль алгебраиста.
Позорны цели карьериста! Урвал — и канул без следа. И лезет новая орда... Пылает факел Эвариста Горит далёкая звезда... Но велика ли та орда? Неужто человек на триста?Да нет — четыре карьериста Ползут. Один довольно быстро Сумел пролезть в профессора, Другой мечтает, что пора Ему заведовать отделом Теорий групп и между делом Доход умножить без труда. Да хода нет ему туда.
Из-за того со злобой страстной Он поливает всех. Напрасно: Хоть извалялся весь в грязи Не проползти ему в ферзи, Пока... А там — чем чёрт не шутит... На то навозом воду мутит, Его хваля, достойный друг, Что опрофессорился вдруг — Как пипифакса чистый лист... *На роли грязные артист.5
А кто же третий карьерист? *Дифурщик он, алгебраист? Четвертый кто? Алгебраист, *Дифурщик, может, аналист? Но уж никак не Эварист.
Со 2 по 7 июня в Институте математики Сибирского отделения АН СССР были вывешены для всеобщего обозрения тексты мартовских решений Бюро Отделения математики и Президиума СО АН СССР. Этим завершился кризис «клеветническо-патриотической гражданственности» в Новосибирске в 1983 г.
Описанные события в истории отечественной науки сопоставимы лишь с так называемым «делом академика Н. Н. Лузина». Капитальное отличие 1983 г. от происходившего в 1936 г. в том, что личность А. Н. Колмогорова нравственно объединила подавляющее большинство математиков нашей страны, которые поставили заслон клевете и политическому доносительству в своей среде.
Sic transit separatio.
А. Д. был человеком, обладавшим цельным мировоззрением. Он выстрадал совершенную систему взглядов, позволявшую ему глубоко анализировать общие философские проблемы и отвечать на вызовы современности.
Мне не раз посчастливилось слушать публичные лекции А. Д., неизменно находившие отклик в любой аудитории. Запомнилось его яркое выступление на конференции «Место науки в современной культуре», проходившей в Новосибирском Академгородке в конце апреля 1987 г.
А. Д. назвал свой доклад «Наука в центре культуры», чем раззадорил часть присутствующих, страдавших антипатией к науке. В бумагах сохранились мои записи тезисов выступления А. Д. Приведу часть из них.
А. Д. глубоко разбирался в религии, всегда противопоставляя
религиозную веру научному поиску. Со свойственной математикам
склонностью к точным определениям он нередко цитировал слова
Вл. С. Соловьeва из статьи «Вера» в Энциклопедическом словаре
Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона:
А. Д. любил подчёркивать, что ни во что не верит. Эта сентенция часто вызывала реплику из публики: «Даже в коммунизм?», на что следовал неизменный утвердительный ответ А. Д. Надо ли говорить, что лекции А. Д. нередко сопровождались доносами в парткомы и райкомы.
Довольно подробно свои мысли о взаимоотношении науки и религии А. Д. изложил в брошюре «Научный поиск и религиозная вера», изданной Политиздатом массовым тиражом в 1974 г. Мне кажется, что это сочинение не потеряло своей актуальности в наше время невиданного расцвета мистицизма и лженауки.
Много лет назад мне запомнились
строчки С. Я. Надсона, написанные
в 1883 г. и удивительным образом созвучные воззрениям А. Д.:
«Верь, — говорят они, — мучительны сомненья!
С предвечных тайн не снять покровов роковых,
Не озарить лучeм желанного решенья
Гнетущий разум наш вопросов мировых!»
Нет, — верьте вы, слепцы, трусливые душою!..
Из страха истины себе я не солгу,
За вашей жалкою я не пойду толпою —
И там, где должен знать, — я верить не могу!..
В конце 1980-х годов Александр Данилович стал объектом клеветнических атак, дошедших до обвинений в «лысенкоизме». В те годы Ю. Г. Решетняку и мне довелось немало писать об А. Д. В нас кипела ненависть к клеветникам, но писалось легко в знакомой приятной горячке письменного оформления только что доказанной новой теоремы. В самые критические моменты мы находили объективные факты, свидетельствующие об интеллектуальной добросовестности А. Д., его преданности науке и заботе о судьбах учeных.
Начитавшись лживых воспоминаний, цитатных манипуляций и архивных материалов, включая доносы и квазидоносы в «компетентные органы», и основательно поднаторев в адвокатских приeмах, я только тогда оценил нравственную позицию О. А. Ладыженской, которую связывали с А. Д. долгие товарищеские отношения.
Весной 1989 г. мне довелось быть в Ленинграде как раз в разгар полемики об александровском «лысенкоизме». Ольга Александровна попросила заехать к ней в ЛОМИ. В отличие от большинства (даже друзей А. Д., всегда требовавших от меня объективных доказательств его невиновности), Ольга Александровна отмела все мои попытки показать документы, сличить цифры и т. п.: «Сёма! Мне этого ничего не надо. Скажите только, что мы должны сейчас сделать для А. Д.».
Мне казалось, что позиция ленинградских математиков будет для А. Д. важна. Ольга Александровна согласилась с этим мнением. Она была тогда заместителем председателя Ленинградского математического общества (а председателем — Д. К. Фаддеев).
Вскоре В. А. Залгаллер переслал мне в Новосибирск
следующее
заявление
ЛМО,
единогласно принятое на заседании
28 марта 1989 года:
А. Д. был тронут этим заявлением, а для Ю. Г. Решетняка и меня оно стало важным подспорьем в публичной полемике тех лет.
Читатель, заинтересовавшийся подробностями, может восстановить основные детали, просмотрев соответствующие материалы в Вестнике АН СССР № 7 за 1989 г. и № 3 за 1990 г., а также статьи в газете «Наука в Сибири» от 10 марта и 13 октября 1989 г.
По прошествии десятилетия виден резкий контраст между фигурой умолчания (aposiopesis) официальных академических деятелей того времени, таких как В. А. Кириллин, В. А. Коптюг, Г. И. Марчук и др., и поведением учeных, считающих защиту чести коллеги от клеветы своим долгом.
Сохранился ряд писем, не опубликованных из-за
позиции академического истеблишмента того времени.
Мне дороги
слова моего давнего товарища, профессора МГУ
В. М. Тихомирова:
Для меня исключительно значимы слова В. И. Смирнова,
человека несравненного нравственного совершенства,
который писал, что А. Д. Александров руководил
Университетом силой морального авторитета!»
Надо ли говорить, что А. Д. была важна позиция его современников.
У меня нет желания описывать в деталях эту историю, хотя у неё был и «happy end»: в октябре 1990 г. А. Д. был награждeн за особый вклад в сохранение и развитие отечественной генетики и селекции вместе с группой биологов.
Указ о награждении состоялся по инициативе
профессора
Н. Н. Воронцова, тогдашнего председателя
Госкомприроды СССР.
В пространном интервью газете «Известия» от 3 ноября 1990 г.
Николай Николаевич свидетельствовал:
Александров заботился об уровне всей науки. Учёные знают:
уничтожение одного из направлений бьёт по всему фронту науки.
Вот почему год за годом физики и математики писали письма в
ЦК партии о значении генетики. Кстати, когда говорят, что
А. Д. Сахаров поздно встал на путь политической борьбы,
это неправда. Его имя стоит под письмом физиков 1953 г.
Как и имена Капицы, Семенова, Варги. Вручал это письмо Хрущeву
Курчатов. Вслед за письмом физиков пошло
письмо математиков — Колмогорова, Соболева, Александрова,
Лаврентьева. Я был мальчишкой-аспирантом первого года
обучения, когда собирал эти подписи».
Хочется отметить ещe одну черту А. Д., о которой не всем известно. А. Д. был человеком тонкого художественного вкуса с поэтическим даром. Приведённая выше басня — одно из многих его стихотворных сочинений.
А. Д. блестяще владел английским языком, читал на нём лекции,
цитировал классику и классиков, даже писал стихи по-английски.
С. И. Залгаллер сохранила в своей памяти следующeе строки:
My heart is full of burning wishes,
My soul is under spell of thine,
Kiss me: your kisses are delicious
More sweet to me than myrrth and wine.
Oh lean against my heart with mildness,
And I shall dream in happy silence,
Till there will come the joyful day
And gloom of night will fly away.
Такой перевод А. Д. предложил не позднее 1944 г. для знаменитых
стихов А. С. Пушкина, датированных 1825 годом
и вскоре ставших
бессмертным романсом на музыку М. И. Глинки:
В крови горит огонь желанья,
Душа тобой уязвлена,
Лобзай меня: твои лобзанья
Мне слаще мирра и вина.
Склонись ко мне главою нежной,
И да почию безмятежный,
Пока дохнeт веселый день
И двигнется ночная тень.
Как это не удивительно, один из наших первых разговоров с А. Д. в середине 1960-х годов проходил на английском языке (я был вчерашним школьником, а А. Д. — новоиспечённым академиком). Помнится, в зале маленькой столовой Дома учёных в Золотой долине присутствовал какой-то, как теперь говорят, «англоязычный» дипломат. А. Д. сказал, что неприлично говорить на языке, понятном не всем присутствующим, и мы перешли на английский.
Запомнился случай из 1970-х годов, когда по какому-то поводу я привёл по-английски строки из 66-го сонета Шекспира, а А. Д. с ходу продолжил. Всё это было задолго до грузинского «Покаяния» Т. Абуладзе.
В начале 1990-х годов обстоятельства заставили меня написать книжечку по английской грамматике для облегчения жизни друзей, занятых поисками источников пропитания. А. Д., всегда очень внимательный читатель, указал мне опечатки в английской цитате из Екклесиаста.
А в июне 1993 г. он прислал написанные дрожащей рукой
стихотворные
строчки:
Since legs, nor hands, nor eyes, nor strong creative brain,
But weakness and decay oversway their power,
I am compelled forever to refrain
From everything but waiting for my hour.
Других стихов он больше мне не присылал...
В октябре 1983 г. мне попалось на глаза
стихотворение «Бушуй!» Галактиона Табидзе,
датированное 1911 годом.
Бушуй, беснуйся жизни океан,
Безумствуй, плюй в глаза мне грязной пеной —
Седой скале не страшен ураган;
Я устою! Мне море по колено!
Не раз в лицо хлестал мне злобный вал,
Грозя низринуть в бездну роковую,
Не раз своею грудью отражал
Я клевету и ненависть людскую;
Не раз мой парус, прорванный насквозь,
Не слушая руля, не внемля стонам,
В тумане, без дороги, вкривь и вкось
Носил меня по волнам разъярeнным!
Лихой удел в борьбе меня постиг,
Сказал «прости» я радужным мечтаньям.
Утрат моих не счесть, но вместо них
Суровый опыт стал мне достояньем.
А опыт никому уж не отнять, –
За ним, зовя насилие к ответу,
Иду я в бой! Мне нечего терять –
Приобрести ж могу я всю планету!
Бушуй, беснуйся жизни океан,
Безумствуй, плюй в глаза мне грязной пеной
Седой скале не страшен ураган;
Я устою! Мне море по колено!
С тех пор эти строки напоминают мне об А. Д. Как хорошо, что А. Д. знал об этом...
1 Обсуждался первоначальный вариант статьи. Английские издания содержат ещё бóльшие неавторизованные купюры.
2 «Коммунист», 1980, № 14, c. 99–112
3«Коммунист», 1980, № 18, c. 118–121; 1982, № 2, c. 125–126
4Notices of the AMS, 1981, 28:1, p. 84
5А. Д. Александров подразумевал вопиющий случай получения обманным путем положительного отзыва на посредственную докторскую диссертацию в области теории функций от его старшего товарища и коллеги, страдавшего потерей памяти.
| А. Д. АЛЕКСАНДРОВ |
Основной и главный вывод в отношении рассматриваемой статьи состоит в том, что статья эта антисоветская. Говоря так, мы не имеем в виду субъективные намерения её автора — Ю. Мерзлякова, речь идёт о том, что статья объективно антисоветская.
Действительно, в самом начале статьи вслед за первым её абзацем ставится вопрос: «Так ли мало у нас отщепенцев, начисто лишённых чувства родины?» И через всю статью проводится мысль, что таких отщепенцев у нас не мало, в частности в научной среде. Отщепенцев или даже внутренних эмигрантов, как пишет Ю. Мерзляков, «расшатывающих решетку изнутри» (какую это решетку?!). И он «подтверждает»: «Да, немало примечательного можно обнаружить, размышляя над текущими научными публикациями...» Далее он рисует самые грязные образы «пещерных» людей в науке и, подходя к заключению статьи, пишет о них:
| Ползёт. Нагадил лет на триста. |
| Урвал — и канул без следа. |
| И лезет новая орда... |
Не отдельные «пещерные» люди и «отщепенцы», а целая орда их в нашей научной среде есть и лезет новая! Таков итог статьи Ю. Мерзлякова. Такую картину советской научной среды он рисует. А это и есть характерный приём антисоветчины выхватить недостатки, раздуть и размалевать по советской действительности. Какая радость американским советологам и антикоммунистам: «Смотрите, какое у них там разложение в научной среде: орда отщепенцев и внутренних эмигрантов, расшатывающих „решетку изнутри“». И глядишь, завтра появится советологическая статья о разложении советских учёных, о расшатывании решетки изнутри со ссылкой на авторитетный источник «Наука в Сибири», орган Президиума Сибирского отделения АН СССР.
Клевета! Клевета на нашу научную среду — вот что такое статья Ю. Мерзлякова. Да, в нашей среде встречаются факты карьеризма, стяжательства и другие нездоровые явления и даже отдельные отщепенцы. Но утверждать, что их не так уж мало и даже целая орда — значит клеветать на советскую действительность.
Но мало того. Клевета Ю. Мерзлякова пронизана грязью, самыми безобразными обвинениями и намеками. Он заговаривает о «низком нравственном развитии» некоторых — «где-то на пути от амебы к человеку пещерному». И пишет: что только «заведёшь разговор о дурном», что делает человек, «пещерный деятель тут же воспаряет от недостойных его внимания предметов к альтернативным кольцам или проконечным группам». Такие кольца и группы — это предметы из современной алгебры, которыми, кстати, занимаются некоторые коллеги Мерзлякова, так что намек на «пещерных людей» оказывается достаточно ясным.
За этим следует сравнение с коровой, которая может «лепеху сделать» (какое изящное сравнение!). «Таков», — распространяется Мерзляков, — «и пещерный деятель, будь он по бумагам хоть доктором наук. Ни чувство стыда, ни чувство юмора, которые как раз и отличают человека от скотины (!), неведомы пещерному»... И после дальнейших намеков, поношений и грубостей в стиле «скотины», «делающей лепехи» Ю. Мерзляков пишет, что такие деятели в битве «если и выползут из кустов», то только затем, чтобы поживиться плодами чужой победы или обобрать раненых...»
| Ползёт... |
| И лезет новая орда... |
Орда тех, кто способен обобрать раненых, — какой ужасный образ! И такая орда лезет в нашей советской научной среде!?
Это уже не пасквиль, не простая грубость, не обыкновенная клевета, а нечто чудовищное. Такая злобная клевета на наше общество настолько грязна и нелепа, что переходит в сферу патологии...
Но и этого еще мало. Грязные обвинения бросаются Ю. Мерзляковым не только «вообще», но еще и некоторым коллегам (занятым в алгебре теорией колец и проконечными группами). Члены редакции, допустившие публикацию такой мерзости, как и некоторые другие товарищи, полагают, очевидно, что ничего «такого» тут нет: ведь те, на кого делается намeк, не названы. Да, не названы прямо, но указаны...
Совершенно также Ю. Мерзляков пишет о «руководителе реформы» математического образования в школе, проходившей у нас с 1967 года. Не называя его явно, Ю. Мерзляков бросает по его поводу безобразные намеки. Однако всем, кто что-то знает о реформе, известно, что её руководитель — академик Андрей Николаевич Колмогоров. Он, один из крупнейших математиков нашего века, потратил много сил на усовершенствование математического образования, и допущенные им ошибки, как бы ни были они в отдельных случаях существенны, не дают никому права бросаться безобразными намеками. (Заметим в скобках, что восхваляемый Ю. Мерзляковым академик Л. С. Понтрягин почти ничего реального для улучшения преподавания не сделал, а только поднял шум о его недостатках, когда эти недостатки уже были осознаны и велась работа по их преодолению. Л. С. Понтрягин скорее навредил, чем помог поднятым шумом.) Если бы еще обвинения в адрес А. Н. Колмогорова были сказаны прямо в лицо. А так, не называя явно, намеками — подло. Так же подло, как намекает на своих коллег, делая чудовищные сравнения с обитателями раненых.
Таким образом, к тому первому выводу о статье Ю. Мерзлякова, что она объективно антисоветская, прибавляется второй, относительно уже её субъективного характера: статья подлая.
Ю. Мерзляков претендует на патриотизм и пишет о чувстве родины... Но в клевете на нашу действительность нет патриотизма, во всяком случае советского, как нет чувства родины в том, чтобы размазывать по её лицу картину лезущей орды... Нет у Ю. Мерзлякова и русского патриотизма, для которого всегда были характерны душевная боль и гнев о творящемся зле, тогда как у Ю. Мерзлякова только злоба; он будто с наслаждением нагнетает картину гадостей. А как он пишет о народе?
По его словам в 1967 году школе был навязан поворот «в сторону чрезмерной формализации школьного курса математики, вольно или невольно рассчитанной на нетипичное для основной массы населения ускоренное интеллектуальное развитие». Однако это неверно. Во-первых, дело было не в формализации образования, а если, допустим, и была формализация, то она никак не может быть рассчитана на интеллектуальное развитие, так как она, напротив, тормозит его, подменяя упражнениями формальной памяти и т. п. Во-вторых, ускоренное интеллектуальное развитие — не говоря об индивидуальных особенностях, а в массе подрастающего поколения — есть, в первую очередь, результат влияния среды, влияния обучения.
Это ускорение происходит на наших глазах — благодаря развитию просвещения и общему повышению культурного уровня населения. Поэтому разговор о том, что ускоренное интеллектуальное развитие нетипично для основной массы населения, представляет собой недомыслие, противное патриотизму и отдающее к тому же дурным «ароматом» известных суждений о сравнительной тупости русских или «азиатов». Задача ускорения интеллектуального развития всей массы детей и молодежи была поставлена до реформы математического образования; она решается, с недостатками и промахами, но решается, и ускоренное в сравнении с прежним интеллектуальное развитие постепенно становится типичным для основной массы населения.
В самом начале статьи Ю. Мерзляков писал, что нужно «постоянно ощущать „самую жгучую, самую смертную связь“ с родиной», и дальше, видимо, как пример такого ощущения он приводит трагические стихи Ахматовой о родной земле, завершающиеся объяснением: «Но ложимся в неё и становимся ею, оттого и зовём так свободно — своею». Земля нашей могилы... Можно было и у Ахматовой найти иные ноты. А так у Ю. Мерзлякова могильный патриотизм. Вслед за этим Ю. Мерзляков обращается уже к «внутренним эмигрантам», «расшатывающим решетку изнутри», и приводит слова из одной литературоведческой книги о том, что русская литература «на протяжении двух столетий впитывала все лучшее, что создавалось в иноязычных поэзиях. Можно, пожалуй, сказать, что она в этом отношении не знала соперниц: ни одна из великих европейских литератур не овладевала чужим богатством с такой настойчивостью, с такой спокойной уверенностью в собственные силы, в неизменности своего назначения, как русская».
Можно, допустим, оспаривать это суждение, но видеть в указании на способность овладевать чужим богатством и перерабатывать его в часть своего собственного нечто антипатриотическое и зловредное — по меньшей мере странно. Ведь, например, та же теория Галуа или теория групп были усвоены нашей наукой из Западной Европы. Марксизм тоже вырос в Западной Европе, и русская политическая мысль овладела этим духовным богатством с величайшей энергией и настойчивостью, начиная с того, что первый язык, на который был переведен «Капитал», был русский. На русской почве марксизм был развит Лениным и воплощен в действие Великой Октябрьской социалистической революцией, не только расшатавшей, но сломавшей изнутри России решeтку капиталистического гнета... А лютые реакционеры и белогвардейцы клеймили большевиков как предателей родины и «жидомарксистов»...
Словом, никакого патриотизма у Ю. Мерзлякова нет — одни слова о патриотизме и антипатриотизм на деле.
Он назвал свою статью «Право на память». Память среди людей, и статья завершается вопросом, который задается «в ночной тишине»: «Будет ли у меня право на такую память?»
Но подлинный патриот думает не о том, какая будет о нeм память, а о деле... Сам же Ю. Мерзляков несомненно получил право на память. Потому что, по крайней мере, некоторые его суждения так злобны и чудовищны, что могут войти в историю...
Итак, мы смогли убедиться, что статья Ю. Мерзлякова объективно антисоветская, субъективно подлая, грубая, антипатриотическая, хотя как будто и призывает к патриотизму.
Но не будем судить автора жестоко, скорее о нeм надо сожалеть, потому что перед нами несомненный патологический случай. Только извращeнная мысль и больное воображение, затуманенное патологическим озлоблением, могли породить этот поток грубости и грязи! Отщепенцы, внутренние эмигранты, низкое нравственное развитие на полпути от амeбы до человека пещерного, корова, делающая лепeху, скотина, холуйская серость мелкого лавочника и как завершение всего в конце — чудовищный образ злодеев, ползущих обирать раненых, как изображение «орды» научных работников и, в частности, своих коллег. Дальше идти некуда — явная патология.
Но если у Ю. Мерзлякова — мышление, извращeнное патологией, то его бред опубликовали, по-видимому, нормальные люди. Но, видно, они лишены способности всерьeз понимать написанное и сознавать свою ответственность за опубликование.
14.03.83
Обличая пороки, Ю. Мерзляков противопоставляет им «духовность».
«Именно печать духовности, — пишет он, — позволяет безошибочно отличить будущего самоотверженного учeного от помалкивающего до поры до времени куркуля»...
Однако как патриотизм может быть разным, так и «духовность» бывает разная, допустим, например религиозная. Подлинного советского учeного отличает не духовность вообще, а активная коммунистическая жизненная позиция, включающая коммунистическую идейность или, если угодно употребить этот термин, — духовность, но не какую-нибудь, а коммунистическую.
Статья Ю. Мерзлякова как раз демонстрирует пример иного рода «духовности». В самом деле, какая «возвышенная» духовность в стиле: «Корова, делающая лепeху» и т. п. Какая «высокая» духовность в характеристиках, начиная с оценки нравственного развития «на полпути от амeбы до человека пещерного» и кончая тем, что такие «пещерные» не бросаются грудью на амбразуру, а вылезут из-за кустов обобрать раненых. Какая «высокая духовность» в том, что недостойные обвинения бросаются людям намeками; не прямо обвинить, скажем, академика А. Н. Колмогорова, а намeком... Не грудью, а из-за куста. С одной стороны, обмарал, с другой стороны, как бы и «не про то»... Какая высокая духовность, какая отвага!
Что стоят после этого все обвинения и разоблачения статьи? Какая в ней духовность? Это — дух злобы и непорядочности.
Этот дух, толкнув нам массовые обвинения, привел к клевете на нашу научную среду и тем объективно — к антисоветчине.
В продолжение разговора о математическом образовании и интеллектуальном развитии «массы населения», Ю. Мерзляков пишет: «Только сам народ в состоянии обеспечить полноценную духовную и интеллектуальную жизнь общества... Шукшиных, мужики, присылайте в науку!»... Такое противопоставление «народа» «обществу» и призыв к «мужикам» звучит отголоском народничества столетней давности, когда народ представлялся «мужиками», а «общество» — «барами». Но в современном единстве советского народа такие противопоставления лишены смысла. Советский народ и советское общество — это одно и то же, только в понятии «народ» выделяется представление о массе людей, а в понятии «общество» — о структуре, системе общественных отношений. Без классового анализа понятия «народ», «мужики» как и «патриотизм» могут толковаться и использоваться очень различно. «Мужики» могут быть озлобленными мелкими собственниками, а «народ» — «великим немецким народом» с его «патриотизмом».
Но никаких следов классовых, социалистических точек зрения в статье Ю. Мерзлякова нет. И если взять всерьeз выражаемую им позицию с его озлоблением и очернительством, то мы узнаем в ней тот дух озлобленного мелкого буржуа, который питал фашизм. Это тем более подкрепляет его стилем, доходящим до непристойной брани и безобразных выпадов.
Дело не в том, чтобы обвинить Ю. Мерзлякова, а в том, чтобы глубже понять, что объективно он выражает и почему его статья производит такое отталкивающее впечатление. В конечном счeте это потому, что за нею проглядывает искаженное злобой лицо фашизма. И дать таким людям только силу — они себя покажут.
Ю. Мерзляков и показал себя провалами хороших диссертаций и преследованием людей, в чём он, конечно, оставался в тени, прикрытый, в частности, процедурой тайного голосования. Статья Ю. Мерзлякова делает явным этот дух озлобления, который выражается в реальных действиях, в реальном зле, наносимом людям и науке. Назовeм только один пример из многих, когда Ю. Мерзляков как председатель совета по защитам отказал в приёме диссертации к защите и вынудил молодого человека из Сибири защищать на год позже в Кишинeве, из ненависти к его научному руководителю.
Таков в его глубине идейный и реальный смысл того, что выражено в статье Ю. Мерзлякова.
Замечание об А. Н. Колмогорове, сделанное Мерзляковым в скобках, представляет собой тонко составленную клевету, которая должна создать впечатление будто Колмогоров вредил в математическом образовании с одобрения или даже в интересах Израиля.
О недостатках реформы сказано по меньшей мере неточно и преувеличенно. Нарочно сопоставлены даты проведения реформы и разрыва отношений с Израилем. О премии сказано, что Колмогоров получил 100 000 долларов от государства — от Израиля, как ясно из текста (хотя явно не говорится). Однако (1) премия не от государства, а от фонда Вольфа; (2) не получена, а присуждена; (3) не 100 000 долларов, а 50 000, так как премия была присуждена одновременно А. Картану; (4) премия присуждена за работы по математике.
Ссылка, сделанная Мерзляковым на «Нотисиз», показывает, что всe это было ему известно, так что он сознательно передергивает.
Кроме того, замечание Мерзлякова о «раннем развитии, не свойственном большинству населения» прозрачно намекает на еврейских вундеркиндов. Тем более должно создаться впечатление, что Колмогоров проводил реформу в интересах Израиля.
Всe это не сказано прямо, но намeки совершенно ясны.
Перед нами образец политической клеветы намeками в стиле самых подлых доносов эпохи 1937 года. Это тем более обосновывает общее заключение, что статья Мерзлякова подлая, архиподлая.
Такую подлость надо выжигать калeным железом. И кто с нею примиряется — сами подлецы. Эта подлость превращает в кощунство разговоры Мерзлякова о патриотизме и духовности.
14.03.83
| ПРЕЗИДИУМ АКАДЕМИИ НАУК СССР |
| Бюро отделения математики |
| ПОСТАНОВЛЕНИЕ № 5 |
| 25 марта 1983 г. |
| г. Москва |
| п. О статье д.ф-м.н. Ю. И. Мерзлякова «Право на память» в газете «Наука в Сибири» № 7 от 17 февраля 1983 г. |
сообщение академика Ю. В. Прохорова
Академик Ю. В. Прохоров информировал присутствующих о появлении в еженедельной газете «Наука в Сибири» № 7 от 17 февраля 1983 г. Президиума СО АН СССР статьи сотрудника Института математики СО АН СССР д.ф.-м.н. Ю. И. Мерзлякова «Право на память», содержащей однозначно расшифруемый выпад против выдающегося советского учёного академика А. Н. Колмогорова.
В дискуссии участвовали академики С. М. Никольский, В. С. Владимиров, С. П. Новиков, А. А. Самарский, С. Л. Соболев, Л. Д. Фаддеев, члены-корреспонденты АН СССР А. В. Бицадзе, И. М. Гельфанд, А. А. Гончар, С. В. Яблонский. Все выступавшие единодушно осудили недостойные выпады, содержащиеся в статье Ю. И. Мерзлякова, и квалифицировали их как клевету против выдающегося учёного и патриота. Отмечалось, что статья содержит также выпады против ряда других советских математиков.
Бюро отделения математики АН СССР ПОСТАНОВЛЯЕТ:
Постановление Бюро отделения математики АН СССР было принято единогласно.
| Председатель |
| И.о. академика-секретаря |
| Отделения математики АН СССР |
| академик В. С. Владимиров |
| Ученый секретарь |
| Отделения математики АН СССР |
| д.ф.-м.н. А. Б. Жижченко |
| В Бюро отделения математики АН СССР | |
| Копии: | |
| Сибирское отделение АН СССР | |
| Председателю СО АН СССР | |
| академику В. А. Коптюгу | |
| Члену Бюро отделения математики | |
| академику М. М. Лаврентьеву | |
| Доктору физико-математических наук | |
| профессору Ю. И. Мерзлякову | |
| В редакцию газеты «Наука в Сибири» |
25 марта 1983 г. состоялось заседание Бюро отделения математики, на котором я не присутствовал по болезни.
На этом заседании по инициативе Ю. В. Прохорова была рассмотрена статья Ю. И. Мерзлякова «Право на память», опубликованная в газете «Наука в Сибири» 17 февраля 1983 г. Ю. В. Прохорову было поручено формулировать решение бюро по этому вопросу и представить проект его на рассмотрение следующего заседания бюро, которое состоялось 21.04.83 г. Таким образом, на заседании, на котором я присутствовал, обсуждение продолжалось.
Обсуждение проходило в напряжeнной эмоциональной обстановке. Решение, сформулированное Ю. В. Прохоровым, содержало обвинение Ю. И. Мерзлякова в клевете против академика А. Н. Колмогорова. С этим обвинением я не могу согласиться. И сообщаю своe особое мнение по этому вопросу.
Имя А. Н. Колмогорова не упоминается в статье Ю. И. Мерзлякова. Однако есть в статье место, которое при расшифровке может рассматриваться как выпад против А. Н. Колмогорова.
После отрицательных высказываний о реформе преподавания математики в средней школе, начатой в середине 60-х годов, в статье идeт замечание, которое в расшифрованном виде выглядит следующим образом: «Руководитель реформы А. Н. Колмогоров в 1980 г. получил от государства Израиль премию в размере 100 000 долларов».
Ю. В. Прохоров в своём выступлении 21 апреля заявил, что это утверждение Ю. И. Мерзлякова не соответствует действительности, а потому является клеветой.
Несоответствие действительности выражается в 3-х пунктах:
1. Премия в 100 000 долларов присуждена не одному А. Н. Колмогорову, а вместе с Картаном, поэтому на долю Колмогорова приходится не 100 000, а только 50 000 долларов.
2. Премия присуждена не государством Израиль, а частным фондом, находящимся в государстве Израиль.
3. Премия присуждена, но нет никаких указаний, что она получена.
Эти три ошибки, допущенные Ю. И. Мерзляковым, по моему мнению, не превращают его высказывание в клевету, а являются лишь неточностями, ничего не меняющими по существу.
Академик С. М. Никольский на заседании 21 апреля заявил, что всякий человек, прочитавший соответствующее место статьи Ю. И. Мерзлякова, будет считать, что А. Н. Колмогоров совершил предательство родины, а потому он считает, что это есть клевета на А. Н. Колмогорова. Столь эмоциональная оценка С. М. Никольского объясняется, мне кажется, тем, что Никольский является учеником А. Н. Колмогорова.
Я утверждаю, что высказывание Ю. И. Мерзлякова относительно Колмогорова даже в расшифрованном виде не может рассматриваться как клевета. В нём не утверждается причинной зависимости между неудачей реформы и присуждением премии. Но у самого читателя может возникнуть мысль о причинной зависимости.
Уже после этого заседания я получил отклики на статью Ю. И. Мерзлякова, среди них один отрицательный (академика А. Д. Александрова) и три положительных (писателя-академика Леонова, Математика д.ф.-м.н. В. Д. Мазурова, руководителей мехмата НГУ — декана — академика М. М. Лаврентьева и секретаря партбюро Д. А. Захарова).
Мнения, высказанные в этих откликах, в Новосибирске представляли бы большой интерес для Бюро отделения, особенно мнение академика Лаврентьева, являющегося членом Бюро отделения.
Достойно сожаления то обстоятельство, что руководство Отделения не ознакомило Бюро с этими откликами.
В отклике Лаврентьева и Захарова указывается на тяжeлую моральную обстановку, имеющуюся в Новосибирском математическом институте: большое число научных сотрудников выехало в Израиль, научный сотрудник Портнов осуждён за взяточничество, научный сотрудник Сакс отстранён от преподавания в НГУ за аморальное поведение.
Всe это бросает новый свет на статью Мерзлякова и в значительной степени объясняет её тон.
Кого же так страстно защищает А. Д. Александров в своeм отклике?
Хотя я не согласен с некоторыми высказываниями Мерзлякова, я оцениваю статью Мерзлякова в целом положительно, так как она призывает к гражданственности, которой сильно не хватает многим нашим учёным.
Член Бюро отделения математики,
академик Л. С. Понтрягин
30.04.83
Академик Л. С. Понтрягин в письменном заявлении выразил своe несогласие с решением Бюро отделения математики, что статья Ю. И. Мерзлякова «Право на память» содержит клевету на А. Н. Колмогорова. В этом заявлении Л. С. Понтрягин указывает, что он получил 4 отклика на статью Мерзлякова, в частности, мой и отклик академика М. М. Лаврентьева совместный с Д. А. Захаровым. Понтрягин пишет: «В отклике Лаврентьева и Захарова указывается на тяжeлую моральную обстановку, имеющуюся в Новосибирском математическом институте: большое число научных сотрудников выехало в Израиль, научный сотрудник Портнов осужден за взяточничество, научный сотрудник Сакс отстранен от преподавания в НГУ за аморальное поведение.
Кого же так страстно защищает А. Д. Александров в своeм отклике?»
Отвечаю на этот вопрос.
В последней части своей статьи Мерзляков пишет о карьеристах и приспособленцах в нашей среде, столь низких, что они могли бы на поле сражения обирать раненых. И дальше Мерзляков пишет о них, что «лезет новая орда».
Такое заявление я характеризовал как клевету на нашу научную среду. И я защищаю — нашу научную среду, советских научных работников от этой клеветы.
Где орда таких чудовищных людей, что они могли бы обирать раненых; кто они? Те, кто поддерживает статью Мерзлякова, не могут ответить, не указывают ни одного примера. Хотя утверждается, что лезет новая орда.
Лаврентьев же с Захаровым указывают вовсе не карьеристов, а на осуждeнного за взятки Портнова, на Сакса, на выехавших из СССР.
Таким образом своим вопросом — «кого же защищает Александров?» академик Понтрягин совершает подтасовку. Он не ошибается, а поступает с полным сознанием. Это видно хотя бы из той логической скрупулeзности, с какой он обосновывает своe мнение, будто в статье Мерзлякова нет клеветы на А. Н. Колмогорова.
По этому поводу он пишет, что в статье Мерзлякова «не утверждается причинной зависимости между неудачей реформы и присуждением премии. Но у самого читателя может возникнуть мысль о причинной зависимости». В этом и состоит цель Мерзлякова и его наветов: внушить мысль или хотя бы подозрение, что Колмогоров действовал в интересах другого государства, и тем забросать Колмогорова грязью, сделать на него политический клеветнический донос не прямо, а прозрачным намeком, чтобы, с одной стороны, замарать, а с другой — сказать, что «мы ничего такого не имели в виду: это домыслы читателей».
В своeм отклике на статью Мерзлякова я характеризовал это как подлость и повторяю: это подлость, самая низкая подлость.
Академик Понтрягин в конце своего «Особого мнения» заявляет: «...я оцениваю статью Мерзлякова в целом положительно, так как она призывает к гражданственности...». Тем самым академик Понтрягин поддерживает подлость.
Академик Понтрягин немолодой человек и знает, какой смысл имели подобные подлости во времена 1937 года. Он мог бы, в частности, знать, что великий русский учeный, биолог Николай Иванович Вавилов умер в тюрьме именно потому, что на него был сделан политический клеветнический донос. Теперь академик Понтрягин поддерживает возрождение политических клевет и доносов и даже усматривает в них «гражданственность». Однако они давно осуждены нашей партией и народом. И Бюро отделения проявило настоящую гражданственность, дав отпор клевете Мерзлякова. «Гражданственность» же в смысле Понтрягина уже проявилась раньше в его статье в «Коммунисте», где он возводил клеветы на нашу математику. Теперь она проявилась в его «Особом мнении» в поддержку подлости и клеветы не только в отношении А. Н. Колмогорова, но и в отношении наших учeных вообще, среди которых якобы лезет орда самых ужасных карьеристов и злодеев. Та же «гражданственность» в смысле Понтрягина проявилась аналогично, хотя и менее резко, также в других его действиях.
Нельзя, однако, терпеть, чтобы этот стиль извращения истины, клеветы, злобы и подлости процветал среди нас. Необходимо дать ему должный отпор.
Академик Л. С. Понтрягин должен быть выведен из состава Бюро отделения и лишeн влияния также в других органах Академии наук.
28 мая 1983 г.
А. Д. Александров
В дополнение полезно рассмотреть, что пишет Понтрягин
в своeм «Особом мнении» об академике С. М. Никольском:
«Академик С. М. Никольский на заседании 21 апреля заявил, что всякий человек, прочитавший соответствующее место статьи Ю. И. Мерзлякова, будет считать, что А. Н. Колмогоров совершил предательство родины, а потому он считает, что это есть клевета на А. Н. Колмогорова. Столь эмоциональная оценка С. М. Никольского объясняется, мне кажется, тем, что Никольский является учеником А. Н. Колмогорова». На самом же деле оценка Никольского вовсе не эмоциональна, а соответствует реальности, так как из общения с разными людьми, недостаточно знакомыми с существом дела, было установлено, что они выносили из статьи Мерзлякова именно такое впечатление, что Колмогоров совершил предательство или что-то в этом роде. Понтрягин сам пишет, что «у читателя может возникнуть мысль о причинной зависимости» между недостатками реформы образования и присуждением премии. Так оно и получилось. На это и было нацелено написанное Мерзляковым и то, что Понтрягин утверждает, будто тут нет клеветы, хотя и не прямой, а в смысле явного намeка, показывает лишь нечистоту его намерений: поддержать забрасывание Колмогорова грязью и вместе с этим сделать вид, что «ничего такого тут нет».
Ссылка Понтрягина на то, что Никольский — ученик Колмогорова, направленная на то, чтобы опорочить суждение Никольского, также некрасива. С тем же и даже с большим основанием можно было бы сказать о самом Понтрягине, что он поддерживает статью Мерзлякова потому, что в ней Мерзляков восхваляет его — Понтрягина. «За что же, не боясь греха, кукушка хвалит петуха?».
| English Page | Russian Page |