Люди редко осознают меру своей талантливости. Талант —
генетическое свойство людей. Талантливы все, гениальны немногие —
легко лениться чаще гениев. Доказательства всеобщей талантливости —
мемуары и панихиды.
Бездарь — это пожизненно. Мудрая бездарь — оксюморон.
Талантливый дурак нужнее симпатичной бездари.
Старость — свойство души, а не тела.
Кто — гении, а кто — геномные ошибки населения.
Гении — исключения, как и идиоты. Большинство людей безмерно
талантливо и способно на многое. Таланты проявляются в школах —
балета, хоккея или математики. Судьба каждой школы — вещь довольно
уникальная. Деньгами школу создать нельзя, а разрушить можно.
Денежный мешок или точечная поддержка, как сейчас говорят, —
типичный приём уничтожения школ.
Удар по школе — удар по будущему.
Создание новых школ в науке — дело тонкое и сложное.
Разрушение школ — вещь обыкновенная, как смерть.
Но неизбежность смерти человека не отменяет медицины.
Реформаторство per se — часто ширма насильственной эвтаназии.
Ориентация на мировое лидерство в науке сомнительна,
если не порочна в принципе.
Типичный начальник по случаю знает как лучше для всех и каждого в
целом и частями. А если и не знает, то сэнсей поправит. Ему ясно, кто
гении, а кто консервы для съедения.
Уважение и презрение не исключают друг друга: серьёзных противников
и презирают и уважают.
Академическая ермолка должна сидеть как влитая. На вырост её не
выбирают.
Имярек — начальник большого учреждения. Не известно ни одной
книги и ни одной статьи с обвинениями Имярека в расчистке карьерного
поля, нарушениях профессиональной этики или ксенофобии. Репутация
Имярека вряд ли вредит репутации учреждения.
Вместо Имярек можно подставить имя далеко не любого начальника.
Профпригодность чиновника обратно пропорциональна
метражам и числу кабинетов.
Осознавать собственные ошибки недостаточно. Мало простить
себя, особенно, если дело касается других. Ошибки надо исправлять.
Если это в принципе невозможно, стоит повиниться и стать лучше.
Стать человеком — дело твоё. Видеть каков ты — дело других.
Будущее в отличие от прошлого связано с надеждой.
Рок хуже смерти: рок настигает живого, а смерть забирает мёртвого.
Звёзды лучше любого поводыря.
Врачевание — сопереживание чужой боли. Нет сопереживания — нет врача.
Свобода — и состояние и ощущение. Внутренняя свобода — ощущение
самодостаточности. Внешняя свобода — состояние независимости.
Свобода и независимость — не одно и то же. Независимость не
влечет ответственности. Свобода ответственность предполагает. Кабала
обязательств не влечёт.
Отсутствие ограничений противостоит гармонии.
Гармония всегда ограничивает.
Заключение ограничивает свободу и в жизни, и в науке.
Но и свобода ограничивает заключение. Свобода стесняет
логику, а логика — свободу.
Красота является нам как внутри, так и вне науки. Красота — поводырь
на границе знания и незнания, индикатор понимания и указатель истины.
Научные гипотезы и прогнозы должны быть гармоничны истине.
Стало быть красота может быть критерием отбора гипотез
и прогнозов в условиях неопределённости или неполной информации.
Свобода — гармония независимости и ответственности.
Свобода — это красиво.
Целостность личности и совесть важнее
тактических выгод или каких-то там рейтингов и выборов.
Наука не утопия. Истина не требует пафоса.
Утопичны попытки поставить конструкции философов над объективными знаниями науки.
Совесть — феномен строго индивидуальный. Коллективные действия в
сфере морали — свидетельство элементов общественного бесправия и
тирании. Не могу молчать — вот позиция совести подлинно свободного
человека.
Коллективная совесть — нонсенс. Общие собрания, президиумы, учёные советы
срама не имут. Совесть — атрибут порядочного человека, ингредиент
личности учёного по убеждениям.
В научном сообществе прививки прошлого против дурно понятого
меритократизма забыты. Премии и звания в науке — атрибуты
социальной игры, символы, относящиеся иногда к заслугам виртуальным,
если не мнимым. Ни медалей ни премий истина не знает. Послание
Перельмана по-прежнему отторгается большинством.
Медаль — это одно, вклад в науку — другое,
а совесть — третье.
Ценность правила или закономерности не в
уникальности или общезначимости, а в конъюнкции этих признаков.
Раньше говорили «божий дар», а теперь — «мутация».
Знания в науке обезличены, а обучение их персонифицирует.
Культура создаётся только homo socialis. Личность
соединяет науку и образование, определяет производство и
сохранение знаний.
Нет ничего омерзительнее в науке, чем плагиат и нарушение авторских прав.
Чтобы сделать дело, надо его начать и надо его кончить.
Власть связана с разделением людей на начальство и подчинённых.
Власть неизбежно субъективна. Объективность — главный инструмент
науки, отделяющий её от власти. Субъективность — основное оружие
религии, сближающее её с властью. Вера ставит человека в зависимость
от того, что вне его. Власть также строится на подчинении людей
внешним силам. Поэтому религия и власть встраиваются друг в друга.
Наука ничего не принимает на веру, не поклоняется догмам и
авторитетам. Наука открыта для всех. Она не проводит никаких различий
между людьми, ибо отстраняется от всего субъективного в человеке.
Именно поэтому наука противостоит и власти и религии.
Человек не вполне властен даже над самим собой. Например, он
лишен возможности принимать решения о секретах своей
поджелудочной железы. Власть всегда выводит человека за пределы
собственной компетенции. Этим власть опасна. Приличные люди
власти сторонятся из-за осторожности, если не из брезгливости,
и принимают власть по необходимости и с сожалением.
Властолюбие — порок.
Властолюбие — источник зла, ненависти и несвободы. Властолюбие
— венец пороков и преступлений против человечности. Ниже
страсти нет.
Вожди народов, фюреры и архипапы несамодостаточны — других за
собой на тот свет тянут.
Трагедии науки в России — продукты тоталитаризма, духовного
сектанства, мракобесия, ксенофобии, ненависти и зависти к чужим
талантам.
Тот, кто в отчаянии видит грубость и злобу, — спутник душегубов.
История — хроника и её осмысление. Прошлое остаётся прежним, а
история меняется. История — взгляд на прошлое из настоящего. Со
временем меняется не только объём прошлого. Гораздо важнее то, что
каждое поколение смотрит на прошлое из собственной точки
пространства-времени. Факты прошлого нам изменить не дано, но смотреть
на прошлое не своими глазами просто глупо.
Прошлое не предмет суда, а зона ответственности. Срок давности
распространен только на пределы вменяемости вины живых. Для
человечества, то есть для людей как популяции, никаких сроков давности
нет. Всё, что было с людьми, было с нами. Прошлое — это то, что делает
нас людьми сегодня.
Трагикомическое в жизни нередко рождает комитрагическое
подобно тому, как история чередует трагедию и фарс.
История не совершает ошибок — ошибки совершают люди. Кризисные
явления в России начала 1990 годов имели своим источником не
Горбачёва и не Ельцина. Однако именно деятельность Горбачёва и Ельцина
стала спусковым крючком превращения кризиса в катастрофу.
Несостоятельность Горбачёва и Ельцина на посту лидеров имеет обычные
корни. Мания величия вирулентна и поражает в той или иной степени
большинство, если не всех, царей, генсеков и президентов России. Люди,
вынесенные на вершину власти, со временем начинают считать себя
благодетелями непонимающего их замыслы и величия народа. Вот и сейчас
мнение о Горбачёве и Ельцине обыкновенных людей, живущих на территории
бывшего Советского Союза, не имеет никакого значения ни для
руководства, ни для аналитиков, сервильных власти. Люди, живущие в
России, в огромном большинстве не ненавидят ни Горбачёва, ни Ельцина,
но в общем презирают и того и другого. От подобных лидеров людей
отталкивает мания величия, неисполнение долга, трусость и
предательство.
История идей — начало взлёта над научным полем. История учит
взгляду из будущего, делает учёного прозорливее и скромнее.
В своих оценках мы часто рабы ощущений.
Не дело давать себе поблажки. Не стоит заниматься ерундой
и потакать ерундовым занятиям окружающих.
Пьяница, свалившись в парашу, старается окружающих забрызгать.
Жалко ему себя и обидно, что трезвые негодяи не уберегли.
Ответственность — форма сопричастности.
Ответственность требовательна и мучительна. Каждому хочется личной
свободы и независимости. Ответственность свободу немало ограничивает.
Ответственный учёный не может быть самодостаточным. Самодостаточность
в науке ведёт к окукливанию и провинциализму. Самодостаточный учёный
— нонсенс, если не оксюморон. Учёного по убеждениям отличает
ответственность не только за свою сторожевую башню на границе с
незнаемым, а за всё поле науки, спасающей человека от окружающей среды
и от себя самого.
Ответственный учёный — универсальный ученик и учитель всего.
Наука — среда его обитания, а исследование — способ существования.
Журнальная статья — узелок на память. Лекция — приглашение в дорогу.
Монография — легенда маршрута и инструкция пользователя.
Учебник — мост в незнаемое из башни знаний.
Теория вероятностей — исчисление шансов, а статистика — исчисление данных.
Современную стохастику в наши дни часто позиционируют как
раздел теории меры. Подобные представления не вполне точны.
Теория меры восходит к геометрии, возникшей из юридических
процедур, требующих полной определенности и однозначности
в применениях. Логика Аристотеля следовала за геометрией и отражала
её методологию. Теория вероятностей имеет корни не в юриспруденции,
а в процедурах прорицания и гадания, то есть предсказания будущего
по случайным или мистическим экспериментам.
Вероятностное и детерминированное видение мира —
две стороны мышления человека. Особенности мышления присущи людям как
популяции, они вечны и никуда от нас не денутся.
Часть взаимосвязи между детерминированной логикой и случаем
была раскрыта Джорджем Булем в его гениальной работе «Исследования
законов мышления, на которых основаны математические теории логики
и вероятностей». Новый взгляд Колмогорова, революционизировавший
теорию вероятностей и математическую статистику, опирался на идеи Буля.
Теоретико-мерный подход обогатил способы мышления и научные технологии,
связанные с детерминированным выводом и стохастическим испытанием.
Однако до полного понимания здесь очень далеко. Человечество лишь в начале
пути к новому научному мышлению, элементы которого видны
в идеях квантовой механики, логики и стохастике.
Смысловое различие слов «русский» и «российский» в наши дни
очевидно. Достаточно сравнить устойчивые сочетания «русский язык» и
«Российская империя». Переставить тут слова «русский» и «российский»
— значит вернуться к интеллектуальным вывертам элиты России в XV–XVI
веках, если не впасть в банальную русофобию и её великодержавную реплику
дня сегодняшнего.
Парадокс — истина под видом лжи.
Лженаука — это ложь под видом истины.
Наука никаких дискуссий с псевдонаукой не ведёт. Наука только
изредка указывает на псевдонауку, лежащую за её границами, и от
псевдонауки отмежевывается. Дискуссия — инструмент внутринаучный,
к псевдонауке не относящийся.
Лженаука всегда в фаворе у властей. Власть держит лжеучёных не для
себя, а для подданных, подчинённых или электората. Наука — механизм свободы
и потому власти противостоит. Идеал власти — учёный в шарашке или
в бюджетном стойле.
Наука сочетает в себе и Вавилонскую башню, и пирамиду Хеопса.
Многообразие диалектов науки не ведёт к её разрушению. Немалую роль в
сохранении единства науки играет математика. Наука начинается с
математики — зарубки на костях палеолита тому бесспорное
свидетельство. Прошли столетия, наука давно перестала быть
математикой, но геном mathesis universalis хранит.
На интеллектуальном поле не действует закон убывающего плодородия.
Чем больше мы узнаем, тем значительнее становится граница с незнаемым, тем чаще
мы сталкиваемся с неведомым. ХХ век обогатил наши геометрические
представления понятиями пространства-времени и фрактальности.
Каждое конкретное знание — это событие, элемент пространства Минковского.
Познанное нами образует явно ограниченное множество знаний.
Рубежи науки составляют границу познанного с неведомым, которая несомненно
фрактальна и у нас нет никаких оснований предполагать её гладкость или
измеримость. Стоит при этом отметить, что маршруты
к передовым границам науки, прокладываемые преподавателями в сфере
образования, достаточно гладкие. Педагогика не любит
скачков и резкой смены сложившейся парадигмы. Возможно, что эти
топологические препятствия отражают объективные трудности
модернизации образования.
Ряд и уравнение — близкие метаматематические понятия.
Уравнение — это равенство с вопросом,
а ряд — это последовательность с вопросом.
Терминологические нюансы существенны, ибо
отражают повороты истории. Так в теории меры
отсутствует понятие соизмеримости, ключевое в античные времена.
В математике есть и теория линейных уравнений и теория
линейных неравенств, а теории линейных равенств нет.
Теория линейных уравнений не является частным случаем теории линейных
неравенств хотя бы потому, что не каждое равенство есть толкование
какого-либо набора неравенств.
Неравенство — первичный феномен бытия.
Равенство исторически вторично, вопреки лингвистике.
Не надо кичиться теперешними достижениями. Будущее покажет их скромное место.
Определения Евклида отражают геометрическое видение его эпохи.
Геометрия — часть культуры древнего мира. Следы эпохи отражаются в
самым абстрактных её понятиях. Вне исторического контекста трудно
понять не только современные понятия типа нанотехнологий и квантовой
логики. Приметы времени отражены в эволюции любой системы научных
понятий. Геометрия возникла как ответ на разнообразные потребности
человека. Её мистические, познавательные и экономические источники
сосуществовали в единой культурном пространстве человека того времени.
Важным источником геометрии было землеустройство, составление
кадастров и соответствующее налогообложение. Знаменитые гарпедонапты
Египта были налоговыми служащими, использовавшими веревку для обмера
земельных наделов. Навыки гарпедонаптов использовались и в
строительстве. Пирамиды построены задолго до их геометрического
определения.
Удивительна история абстрактных геометрических понятий точки,
числа, фигуры и тела пришедших к нам из глубины веков. Мы редко отдаём
себе отчет в том, что школьные арифметика и геометрия несут нам
дорогое интеллектуальное наследие наших наидревнейших предков. Нет
современного человека, который не знает, что такое треугольник. Однако
мало людей владеет определением этого понятия. Это далеко не случайно
— такого определения нет у Евклида. Он говорит о трехсторонних
фигурах, поясняя, что «фигура есть то, что содержится внутри
какой-нибудь или каких нибудь границ». Ясно, что это определение
навеяно технологией землемера. Полезно отметить, что институт
собственности много древнее геометрии. Измерять участок, находясь за
его пределами, — это одно, а заходить внутрь надела — дело совсем
иное. Ещё больше ограничений было у древних геометров при обмере
строительных сооружений таких, как пирамиды. Ясно, что о внутреннем
усторойстве пирамиды Хеопса гарпедонапты старались не задумываться
или, во всяком случае, не говорить об этом публично.
В современных терминах мы говорим, что Евклид рассматривал выпуклые
фигуры. С нашей точки понятие выпуклости вполне элементарно. Фигура
является выпуклой, если каждый отрезок, соединяющий любые две точки этой
фигуры, не выходит за её пределы. Удивительно, что такому определению
чуть более ста лет. Треугольник в наши дни принято определять как
выпуклую оболочку трёх точек, то есть как наименьшую выпуклую фигуру,
эти точки содержащую. Если вбить в землю три колышка и стянуть лассо,
петля которого охватывает эти колышки, мы очертим треугольник. Так
делали и гарпедонапты, однако внутренность измеряемого участка могла
быть недоступна, ибо представляла собой чужой надел. Надел и в
сегодня можно измерить и обложить налогом, а вот попытка натягивать
веревки внутри чужого участка — это покушение на частную
собственность. Первые определения Евклида — живые свидетели древних
экономических отношений.
Идея двойственности двойственна в себе: индивидуальная двойственность
пар выпуклых объектов сосуществует с коллективной двойственностью классов
таких объектов.
Проблемы организации научного труда, как и проблемы любых компонентов
современной общественной жизни России, связаны не с ущербностью нашего
исторического опыта, а с особенностями ментальности и поведения людей сегодня.
Среди них вездесущая безответственность, конформизм, холуйство и византийство,
питающие зуд шапкозакидательства и прожектёрства. Научная среда России
врождённого иммунитета к болезням общества не имеет. Каковы люди в России,
таковы и учёные. Каковы у нас учёные, такова у нас и наука.
Дело Лузина — каинова печать отечественной математики.
Яд ва-Шем не оскорбление Германии, а прививка против гнусности.
Гитлеризм не был трагедией
Хорста Весселя, но стал трагедией Германии.
Коммунизм не был трагедией для
Фридриха Энгельса, но стал трагедией,
например,
Кампучии. Дело Лузина не было трагедией для Колмогорова, но
стало трагедией российской математики. Это большие примеры, но мораль
таких и требует для образцов поведения.
Лузин полагал, что понятие аналитического множества — вершина
математики и искал того, кто эту вершину обнаружил. Не без оснований
таким он видел Лебега, который столкнулся с аналитическим множеством,
но принял его за борелевское. Ситуация вполне аналогична открытию
Америки — Колумб считал, что нашёл Индию. Павел Александров видел в
понятии аналитического множества важнейшее личное достижение, но не
разделял общих взглядов Лузина на величие дескрипции. Лузин
позиционировал концепцию аналитического множества выше, чем это делали
и Суслин и Александров, a первооткрывателем аналитических
множеств считал Лебега. Никакого безумия или криминала в этой его позиции
нет.
Мерзости сервильности и карьеризма в российской математической
жизни — продукты бацилл дела Лузина.
Сейчас нет школ Платона, Бора и Лузина. Идеи, заветы и принципы
могут жить, но школы умирают. Лидерство — удел живых.
Враги Лузина поймали ветер эпохи. Они дали урок ненависти Сталину,
показав, что готовы распять даже учителя — только намекни.
Отношение к Лузину учеников учеников Лузина менее благосклонное, чем отношение
к ученикам Лузина. Это ясно и оправдано. Но ставить на одну доску
суждение учителя о происхождении тех или иных идей его учеников и
суждения учеников о происхождении этих идей нельзя. Лузин не говорил
плохого о своих учениках, а ученики говорили плохо о нём даже публично.
Честь Лузина — честь Колмогорова и всех учеников
Лузина и Колмогорова. Но не только их. Честь Лузина
касается всех математиков.
Академия создавалась Петром как цитадель просвещения и противовес
синодальному догматизму.
Наука — душа свободы и эту душу в России
губят тиранией, жадностью и глупостью. Среди людей науки не видят это
только особо непонятливые и сервильные, прочие же воют от тоски и бессилия.
Логика большинства учёных России такова же, как у обречённых в падающем
самолете. У них есть все основания не видеть достойного будущего для науки
в своём отечестве. Можно выразить сожаление по этому поводу, но от него
ни суть дела, ни обречённость науки никуда не денутся. Ничего нет необычного
в том, что наука в какой-то стране исчезнет или станет карликовой.
Понимание того, что процесс деградации науки в России прошёл точку возврата,
вызывает вой и грубые слова у всех тех, для кого наука спасение и служение.
Папоцезаризм и цезарепапизм мимикрируют в вождепатриотизм и
патриовождизм. Эти агрессивные сорняки с легкостью дают всходы и
спорифицируются в каждой из коллективистских и эгоцентрических
разновидностей тоталитаризма, автаркизма, олигархизма и т. п. Перечню
харизматических и изматических форм владычества нет конца.
Первые лица директорского корпуса Академии наук СССР были скорее
экспертами по перспективному планированию, менеджерами по персоналу,
прорабами и управляющими производством, чем самостоятельными руководителями.
Академия наук была когда-то создана властями предержащими.
Финансируются учёные обществом, и им же академия может быть закрыта.
Эти обстоятельства академические свободы ограничивают. Однако ни наука
ни образование не могут быть ликвидированы финансовыми решениями. Не
так существенно, кто финансировал Евклида, Галилея, Эйлера,
Лобачевского, Сахарова, Боулдинга, Хокинга и др. Важнее внутренние
принципы самоорганизации науки и неутолимая жажда знаний.
Профанируют науку те же, кто создает её величие, — учёные. Этому
суждению история Академии наук от Петра до наших дней не противоречит.
Жизнь ярче и фантастичнее любых мифов.
Жизнь в широком смысле не что иное, как существование. Существование
звёзды и жизнь человека не одно и то же. Звезда заурядна, а человек
уникален. Возникновение и гибель звезды материальный и идеальный
миры существенно не меняет. Человек создаёт собственную совершенную
вселенную, которая уходит вместе с ним. Материя не исчезает, а
идеальный мир каждого обречён. Оберегая человека, вселенную можно расширить
и улучшить.
Вздорен миф об ускоряющемся прогрессе или регрессе. Вопреки расхожим суждениям
люди со временем не становятся ни хуже ни лучше. Биологически они те же,
но их популяция растёт. Социальное формирование человека зависит от мемов
его окружения. Человек готов превратиться в агрессивное самодостаточное животное,
разрушающее всё вокруг для утоления своих звериных инстинктов и пожирающее
себе подобных. Единственный тормоз каннибализма — мемотип homo socialis.
Когда говорят, что человек — это его дело, имеют в виду человека,
ограниченного общественными отношениями. Профессия — атрибут главный,
но далеко не единственный. Личность не сводится к профессии, а человек
— к личности. Если проводить аналогию с теорией излучения,
можно считать личность спектральной характеристикой человека. Спектр
имеет непрерывную и дискретную компоненты. Профессиональные и биологические
признаки относятся к спектру дискретному, а личность к непрерывному.
Никто не может стать человеком или остаться человеком в одиночку.
Человек не одинок и в камере смертника, и на необитаемом острове.
Не важно, кто и что про человека вспомнил или вспомнит.
Важно то доброе, что он сделал для других.
Помнят другие это или нет не его проблема.
Талант — свойство биологическое, он есть у каждого. Совесть —
вещь социальная, и у некоторых отсутствует начисто.
Императивы совести выше легальных свобод.
Защита истины — тяжёлый крест, одинокое служение.
Непонимание и глумление — удел героя при жизни.
Азм от миазма и маразма.
Верность — такое русское слово. Faithfulness — слово искусственное.
Fidelity не лучше. Неверность в синонимическом ряду имеет
предательство — betrayal.
Loyalty скорее преданность лексически родственная предательству.
Гений и злодейство существуют в разных точках четырёхмерного
пространства-времени и тем самым несовместны. Так можно трактовать
наблюдение Пушкина.
Презумпция порядочности: каждый считается порядочным, пока не
доказано обратное.
Для нейтрализации лжи годится только правда.
Принудительный консенсус — тирания.
Трудно не стать людоедом в окружении антропофагов.
Людоедство — тайная страсть тирана.
Современный каннибализм выглядит иначе, чем
во времена Пятницы или Ивана Денисовича.
Карьеризм — форма людоедства.
Злобный болтун лучше любезного людоеда.
Злодейство изобретательно. Все помнят прометеевы муки. Поэтому
современным героям мстят замалчиванием и забвением.
Ненависть — род наркотика.
Стать негодяем несложно — достаточно снегодяйничать.
Заставить понять нельзя. Можно только кротко и любезно разъяснить.
Нейтральная позиция по отношению к добру и злу
невозможна.
Живость мысли — её скорость, разнообразие, легкость и подвижность.
Живость, глубина и точность — параметры независимые.
Стихосложение обогащает личность поэта. Поэзия делает любую душу тоньше,
а ум — острее. Большой или маленькой поэзия становится вне поэта.
Размер поэзии создаёт читатель.
Куриная слепота — проблема индивидуальная.
В кувшине с цельным молоком лягушки барахтаются и иногда не тонут.
В выгребной яме тонут всегда. Цельность дерьма не помогает.
Демографический разрыв не даёт старикам уходить от дел и заниматься
милыми глупостями.
Неблагодарность — извращённая форма свободолюбия.
Ненависть и любовь — крайние формы эгоизма.
Не стоит преувеличивать своё значение для других.
Люди обойдутся.
Совесть и честь теряют один раз.
Истина не требует ни поклонений ни доказательств.
Тронь активного верующего и увидишь индоктринированного
миссионера.
Немало людей сохранилось, которых надо относить к наследникам Сталина.
Парадоксальным образом это те, кто списывают все преступления сталинщины
на Сталина и его ближний круг. Мало того, что
тем самым фюреризм проповедуют,
они замазывают то, что сталинщину рождали миллионы и что ответственность
за прошлое принадлежит живущим. Люди не изменились, и сейчас вождизм,
усекновение прав и голов столь же не противоречат натуре homo vulgaris, как и
прежде. Валить всё на мёртвых — это снимать ответственность с живых,
лишать их возможности нравственной гигиены.
Научные понятия не более чем обстоятельства жизни, созданные людьми.
Процессы нравственного разложения в СССР не обходили стороной
науку и образование. Пышным цветом расцветал карьеризм, среди
главных симптомов которого тех лет были как «вомарксовление»
и «вокапээсэсие», так и антисемитизм, осложнённый ненавистью
к диссидентству.
Как и любая крайняя форма ксенофобии, расизма и шовинизма,
антисемитизм относится к козырным картам негодяйства во всем мире.
Необязательно быть антисемитом, расистом, ваххабитом, отрицать геноцид
армян или осетин для того, чтобы стать негодяем.
Антисемитизм всегда имел место в Роcсии, так как Россия не была
светским государством при царизме. После Октябрьской революции были
предприняты попытки секуляризации России, но они скоро сошли на
нет. Ту же судьбу постигли и многие другие утопические мечты
российской интеллигенции. Атеизм и научность не смогли противостоять
сталинизму. ВКП(б) приобрела родовые черты тоталитарной секты, которые
никуда не делись и в КПСС после развенчания культа личности. Бытовой
антисемитизм в СССР негласно поощрялся и даже инспирировался
партийными бонзами. Антисемитизм превратился в весьма эффективный
механизм построения карьеры после военных событий 1967–1970 гг., где
участвовало советское оружие и советские военспецы. Способствовал
распространению антисемитизма в СССР и массовый исход евреев из страны
в 1970–1980 гг.
Канторовичу пришлось столкнуться с немалым числом гнусностей,
творившихся и в математике и в экономике СССР, но главными в его научной
судьбе они не стали. Борьба с Канторовичем была, прежде всего, борьбой
с его научными идеями. Математизация экономики, предложенная
Канторовичем, лишала внешнего налёта профессионализма всех его
оппонентов в экономике, неспособных соответствовать вызовам новых
реалий.
В российских университетах встречаются как матмехи и мехматы, так и
факультеты прикладной математики. Механика от этого не теряет ни свои
физические корни, ни свою прикладную направленность. Академическая
реальность богата рудиментами, окаменелостями и паллиативами. Мехматы
и приматы не исключение.
Исторический нигилизм — зараза прилипчивая.
Оптимизм и пессимизм — формы предвзятости, препятствующие
объективности суждений. Оптимизм предопределён отбором — он помогает
жить и размножаться. Пессимизм не врождён, а социально приобретаем.
Разум и знания выше оптимизма и пессимизма. В них надежда и в них
будущее.
Россия залита кровью павших в борьбе с фашизмом. Антисемитизм
оскорбляет их память.
Обострённая реакция на малейшие признаки антисемитизма остаётся в
России лакмусовой бумажкой для различения людей по типу «свой-чужой».
Антисемитизм, как и и любая другая форма ксенофобии, человека
разлагает. Разложение лидера влечёт разложение ведомых. Рыба гниёт
с головы.
Наука не хоровое пение.
Наука и религия служат истине, понимая её по-разному.
Бог не нанят паствой, а истина не служанка науки.
Представительная демократия состоит в делегировании прав и обязанностей.
Наука — служение истине. Учёный имеет право и обязанность искать и
отстаивать истину. Эти вещи передать никому нельзя. Поэтому
в науке нет места представительной демократии.
Аппаратная борьба за удобного кандидата, политика принудительного
консенсуса и решение проблем лидерства средствами представительной
демократии лежат за пределами этических принципов науки.
Многие академические институты несут на фронтонах славные имена своих
бывших директоров. Пожалуй, никто из них коллективом не избирался.
Мнения одних о других, рейтинги и индексы, доминирование и власть —
вещи, третьестепенные для учёного. Первично служение истине.
Книга книге рознь. Учебники обычно не цитируют, но наука без
учебников мертва.
Самая влиятельная научная книга — «Начала» Евклида.
Призыв упростить курсы, ликвидируя современные подходы и теории с
помощью возврата к старым учебникам, — это демонстрация непонимания
науки и неуважения к ней, дань невежеству и уступка мракобесию. Наука
не усложняет, а упрощает. Осовременивание курсов — главный резерв
прогресса. Методы наших дней и сильнее и проще прежних технологий.
Начала Евклида много сложнее любого курса аналитической геометрии.
Выучить математический анализ по Решетняку или Дьедонне гораздо
проще, чем по Фихтенгольцу или Коши.
Различение пространственных форм предметов предшествует их пересчёту.
Люди всегда знали разницу между сквозным проходом и пещерой. Они
разбирались в кривизне склонов и направлениях обхода задолго
до того, как овладели искусством зарубок. Топологические
понятия у человека первичны. Они предваряли арифметику ординального
и кардинального счета. Геометрия, связанная с инвариантами движений,
возникла через десятки тысяч лет в эпоху письменности.
Математика — дело важное, но научное. Первично у каждого —
человеческое. Человек много шире своей социальной роли. Пушкин,
Ахматова и Пастернак больше своей поэзии в той же мере, в какой Лузин,
Колмогоров и Арнольд больше своей математики.
Математики, как показывает время, обречены на забвение.
Евклида и Ньютона учёные ценят, но почти никто из представителей
точного знания их не читает. Нематематики в большинстве забыли Минковского,
Пуанкаре и Гильберта, ибо математику не так понимают как математики.
Ньютон — последний учёный-маг. Лейбниц — первый математический мечтателеь.
Философия — логистика мировоззрений.
Детям надо ставить прививки по рождению —
вакцинация родителей не помогает. В социальной сфере
так же случается, к большому сожалению. Homo vulgaris
превалирует над homo socialis и в наше местами просвещённое
время.
Отшельничество и альтруизм в науке соседствуют с миссионерством и
мизантропией повместно. Математика не исключение.
Экзальтация науке чужда и учёного не украшает.
Если заезжий иностранец понимает сказанное по-русски и может
произнести несколько русских слов, мы в восторге. Похоже на медведя на
велосипеде в цирке. Однако лекция на ломаном русском языке вызывает в
основном раздражение. Непонятное считается признаком интеллектуальной
силы и вызывает уважение. Нет никаких оснований считать, что русский
язык — исключение из правил. Родной язык каждый считает простым, ибо
владеет им с детства так, как и не снилось ни одному иностранцу.
Коверканная речь профессора или политика невольно воспринимается как
показатель низкой культуры, если не невежества. Это не вполне
справедливо, но мир никогда справедливостью не увлекался иначе, чем на
словах.
Выражения «делать добро» и «поступать гоже» в современном русском
языке кратких существительных не порождают. Слова «злодей» и «негодяй»
нам нужны. Злодей и негодяй — слова сложной морфологической
структуры. «Годяи» и «добродеи» в нашей речи отсутствуют, да и
«благодетели» давно вышли из употребления. Благотворительность стала
делом спонсоров, а добродеи превратились в деятелей. Случайности
в языке отсутствуют — ненужное в нём не выживает. Приличные и хорошие
люди явно есть и их немало. Стало быть делать добро и поступать гоже в
наше время не менее естественно для носителей русского языка, чем
удалять молочную кислоту из организма. Специальных терминов нам для
этого не надо. Неестественно быть злодеем и негодяем.
Видеть общее в разном — значит обобщать.
Решение «приличного» линейного уравнения не всегда есть правая
часть уравнения. Хотя это всегда так с точностью до изоморфизма.
Маразм заразен, а прививки от него нет.
Спасает только брезгливость.
Mania grandiosa — явление самое заурядное.
В каждой лаборатории и на каждой кафедре, где
превзойдён мировой уровень науки, налицо бациллы
этого заразного недуга мелких самолюбий.
Пожилые люди пыжатся и боятся слыть стариками. Забывают, что
ещё бывают люди преклонного возраста, глубокие старики и
дряхлые развалины.
Корпоративный дух превалирует над совестью в структурах с вековыми
традициями.
Религия выводит внутренний мир человек за границы его ответственности.
Духовность — обманное слово. Оно подразумевает не внутренний мир человека,
а проявления внешнего духа внутри человека. Проповедь духовности означает, что суть личности
человека вне человека, суть свободы человека вне человека, суть доброты человека
вне человека.
Delirium tremens and mania grandiosa are boon companions.
Probability is the calculus of chances, and statistics is
the calculus of data.
The bucket list leaves no room for regrets.
The academic community must withstand misconduct within its ranks.
Euler means nobility in math. Nobility is
bequeathed.
Scientific ideas are better
grasped in a broad cultural context.
The art of invention had belonged to mathematicians
from the Enlightenment up to Cauchy but was abandoned on
a wild goose chase of the ultimate foundation.
This underlines the modern discrepancy of mentalities in
physics and mathematics.
The Enlightenment was a Christian attempt to find a mathematical wording
of God's plot.
The intentions of Newton and Leibniz were similar in that both
tried to explain the world before them
mathematically. Both were religious and both believed in what the Bible had
narrated.
Since the creation of the universe was finished in a week and never resumed,
the present-day state of the mechanics of the world seemed to be determined from
the initial conditions in a unique fashion. Equality was the idea of uniformity
and uniqueness before the Lord. Newton's views reflect these ideas.
Leibniz wrote about the best of all possible worlds. For him the
universe was created once and so the problem was to reveal the
principles of the divine choice. The Lord is omnipresent in every
ingredient of the universe. This led Leibniz to reconsideration of the
idea of the monad he had known from Euclid. Mathematics of Hellas had
two kinds of atoms—points and monads. Leibniz was monistic and he
combined the two different definitions of Euclid into the sole concept
of his monad. These ideas underlied the invention of the calculus in
the Age of Enlightenment.
The Enlightenment was in fact approximation to better
understanding of God's plot. Euclid was not especially interested
in unique existence since the idea of uniqueness was not essensial in
the religion of Ancient Greece. The prevalence of unique existance has
started with the Enlightenment. Cristianity and absolutism were the
pillars of the the culture of the Enlightenment. The twentieth
century—the Age of Freedom—changed science. The choices became
human rather than divine. In mathematics freedom paved way to set theory,
topology, probability, optimization, etc.
There are two different styles of writing and speaking about
mathematics. The succinct style of Euclid makes mathematics immortal
for the future generations. The emotional style of Hilbert's problem talk
makes mathematics a challenge and inspiration for the present generations.
A family is a love of humans. Humankind is the cornea copia of
loves.
Geometry is immortal, and so its past achievements are as handy
today as at the time of invention. Practically each educated human can
recall a bit of plane and solid geometry à la Euclid. But none of us
knows anything about Euclid's life and personality. There is no denying
that geometry becomes more human with time, and we know much more
about Gauss than Euclid.
Warmth of humans obeys the law of entropy, but the alive
can battle oblivion. Let negentropy prevail.
Good mathematics starts as a first love. If great, it turns into adult sex
and happy marriage. If ordinary, it ends in dumping, cheating or divorce.
If awesome, it becomes eternal.
GI's are different: one is happy of serving
whom he belongs to and the other is unhappy of serving anyone
but himself. The former is a slave, whereas the other is a free man.
Poincare's elite mathematics will eventually be surpassed by few. But
his general views and morality are immortal as shared by many.
Once a bully's always a bully. Once a thief's always a thief.
That's a pattern.
Translation is inspiration by proxy.
A paradox is a truth disguised as a lie.
Pseudoscience collects lies in the truth's clothing.
Homo
precatorius is the ideal of orthodoxy. Homo sapiens is the dream of
science.